2

От накручивания телефонного диска на указательном пальце краснел кружок. Еще десять минут такого набора - и он превратится в водянку.

Майгатов раздраженно повесил немилостивую трубку. Его "Океан" на новом, металлическом, браслете показывал почти полдень, а он все не мог ни к кому дозвониться. Молчали все известные ему московские телефоны: домашний Ленин, рабочий Иванова. Молчал даже тот таинственный, что дала ему девочка с междугородки. Но самые большие надежды возлагал он на телефон своего одноклассника, того самого, которым он похвастался на "Альбатросе" перед Бурыгой, и как раз из-за которого и был обозван жлобом.

Наверное, Мишку он приплел тогда зря, ради хвастовства. Ведь половина его улицы в Новочеркасске знала, что из двух человек его выпуска из школы, поступивших в вузы, лучше всех пристроился Мишка. Учился он в МГУ, на философском, но, несмотря на отвлеченность профессии от мирской суеты, умудрился пристроиться в новой жизни быстрее и ловчее других. Год назад, когда они последний раз встретились в Новочеркасске, Мишка щеголял в красном пиджаке, швырял деньгами налево и направо, и через каждые десять минут по телефону сотовой связи болтал со своим офисом в Москве, давая указания, что продать, что купить, а с чем повременить. Сегодня ни телефон его офиса, ни его домашний телефон не отвечали.

Шесть часов непрерывного набирания номеров довели Майгатова до исступления. Он повесил трубку, чуть не оторвав рычажок, и вышел из вокзала на улицу.

Вполне честно он мог бы сказать, что был в Москве дважды. Но первый раз столица отложилась в его памяти лишь своей вокзальной стороной. Второй раз тоже пока ничего нового не добавил.

Самым важным ощущением было то, что никуда он из Украины так и не уезжал. Что тогда, что сейчас, Курский и окрестности, а, наверно, и вся Москва были запружены украинцами, продававшими все, что только можно было продать: от фарфоровых кружек и ножей до орехов, фасоли и, естественно, сала.

И теперь, выйдя из вокзала, он увидел, что существовала и другая Москва. По Садовому кольцу стальной лавиной неслись машины, визгом тормозов откликаясь на мигания светофора. Среди них проблескивали лаковыми бортами не "жигули", не "москвичи", не поддержанные иномарки, как в Севастополе, а новенькие "Вольво", "BMW", "Джипы" и "Форды". Рекламы электронных фирм-монстров призывали купить их и только их продукцию, а за отмытыми до зеркального блеска витринами еще сильнее просили этого сами товары.

Он не устоял перед гипнозом рекламы, шагнул к одной из витрин, заметил на черном, похожем на квадрат, телевизоре "SONY" табличку "525 $",машинально сунул руку в карман турецкой джинсовой куртки, нащупал свои последние пятьдесят "зеленых" и вдруг остро ощутил несовместимость этой жизни с собой.

- Подайте калеке афганской войны, - жалобно простонал кто-то слева.

Майгатов повернулся и ожегся взглядом о загорелого до черноты парня. На его узком изможденном лице черная повязка закрывала вытекший глаз, а шрам на другой щеке свивался в такой серый толстый жгут, точно внутри него еще оставался снарядный осколок. Но самыми страшными были культи. Красные, в синих длинных струпьях, они то тянулись к людям, то ловко подравнивали деньги, кучкой лежащие в засаленной кепке.

Жалость сдавила сердце, заставила вновь сунуть руку в карман. Пальцы нащупали две небольшие бумажки и аккуратно положили их в кепку.

- Ты чего? Вообще, что ли? - удивленно смотрел на него афганец.

- А что? - ничего не понял Майгатов и, лишь заметив, как отличаются положенные им деньги, от остальных, смутился. - Извини, но русских рублей пока нет.

- А зачем мне купоны?

- Ну это... обменяешь, - еще сильнее смутился Майгатов и пошел прочь, чтобы не видеть страдальческого лица парня.

- Ю-у-рка! - остановил его удивленный и, что странно, где-то уже слышанный голос.

Он оглянулся и сразу согласился с тем, что это была всего лишь слуховая галлюцинация. На улице, где уже начинался дождь, никого не было, кроме нищего афганца, а у того, когда он с ним говорил, голос звучал тихо и утомленно.

- Точно - Юрка! - совершенно неожиданно сказал афганец, вскочил на ноги и, позабыв про свою фуражку с деньгами, подбежал к Майгатову.

- Вы... обознались... Я... вас, - не знал, как отвязаться от него.

По опыту Севастополя он твердо усвоил, что пьяницам лучше не отвечать, чтобы не оказаться втянутым в бесконечный диалог о трудностях жизни и степени уважения друг друга. Но на этот раз перед ним стоял нищий, а не пьяница.

- Стой здесь, Майгатов! - вообще новым, уже третьим за сегодня голосом приказал нищий и побежал за угол дома, по пути с цирковой ловкостью подхватив кепку-сейф.

Вот теперь он точно поверил в галлюцинацию. Ну откуда нищий в Москве мог знать его фамилию? Даже если это был десятый или двадцатый нищий из тех, что он видел на вокзале и вот теперь здесь, на Садовом кольце.

Он все-таки пошел прочь от магазина, от наваждения. У поворота к вокзалу кто-то остановил его за плечо. Майгатов обернулся и чуть не подпрыгнул от радости.

- Ми-ишка!

Они схлеснули объятия. На глазу у Мишки лежала черная, как у того нищего, повязка, но все остальное было иным. Лицо менее смуглым, кожа на щеке, где у нищего лежал шрам, отливала детской чистотой. Спину Майгатова тискали крепкие ладони, а от куртки пахло дорогой, лайковой кожей.

- Какими ветрами, Юр? - оттащив его под козырек магазина, из-под усиливающегося дождя, спросил Мишка.

- В отпуске. Решил вот... в Москву. И дела здесь есть...

- Ну ты даешь! У тебя - и дела в Москве? А корабль? Ты ж службист до мозга костей!..

- Потом объясню... Понимаешь, я с пяти сорока - в Москве. Часов шесть тебе звонил, звонил. Уже, как говорят,"крыша" поехала. И вдруг... как в сказке, - и снова напомнила о нищем черная повязка на глазу. - А что это у тебя?

- Это? - коснулся он глаза, будто и так ясно не было, о чем спрашивают. - Жизненные издержки. Потери на предпринимательском фронте.

- Знаешь, там, за углом,.. в общем, нищий...

- Это - я, - так запросто признался Мишка, что Майгатов даже испугался.

- А это... культи... и, как его, ...ну, шрам?..

- Дело техники, - подхватил его под локоть и повел к метро. Понимаешь, это как бы спецзадание. Типа эксперимента. В общем, потом объясню...

Майгатов ничего не понял. Голова кружилась от голода, и он радовался тому, что встретил школьного знакомого. А то, что к радости примешивались горечь и удивление, старался не замечать.

3

- Нас утро встречает прохладой! - сотрясал комнату звериным рыком Мишка.

Он то в немыслимом канкане двигал ногами, пытаясь дотянуться рукой до тупого носка вельветовых тапок, то начинал вращение узкими бедрами под невидимым хула-хупом, то приседал с вытянутыми руками с бурлацким стоном "Эх, ухнем!" Этот непрерывный, сумбурный ряд движений у него, видимо, считался зарядкой, потому что по их окончании он еще громче заорал: "Начать водные процедуры!" - и побежал на кухню пить чай.

- Вставай, отпускник! - проорал оттуда.

Майгатов хрустко потянулся, сел на звякнувшей оторванными пружинами раскладушке и неприятно ощутил, что он все-таки должен задать Мишке несколько вопросов. Натянув джинсы, он босиком прошлепал на кухню, сел напротив него и вдруг понял, что, пока не привыкнет к его новому лицу, ни о чем спрашивать не сможет.

- Бери, - подвинул Мишка бутерброд с ветчиной.

Повязки на лице не было, и веко, вдавленным лепестком лежащее на пустой глазнице, казалось, вот-вот должно открыться и показать Майгатову красивый карий диск, из-за которого столько девчонок в их классе сходили с ума.

Беспрерывно двигались щеки, губы, двойную норму вращения отрабатывал единственный глаз, а лепесток все лежал и лежал. И Майгатов, наконец, привык.

- Когда ты его... ну, потерял?

- С полгода назад. За долги... О-о, чайник закипел! Сейчас заварим адскую смесь индийского, цейлонского и еще непонятно какого... Та хоть знаешь, что лучшая заварка - от смеси?