Правда в строго отмеренных дозах - это та же неправда, только в иной упаковке.

И зовется она очень просто: "деза".

А уж по этой части Невский был большой специалист.

Но он считал, что лучше так, чем вообще никак.

Крупицы правды можно подобрать, соединить, и дело новых поколений социологов, историков, юристов - собранное вместе заново осмыслить, дать ему разумную оценку.

Грустно, разумеется, что современникам такое не дано. Отчасти они сами виноваты, а отчасти - как бороться с хорошо отлаженной машиной государства?!

Тут ведь даже неизвестно, с чего надо начинать, где самый корень зла.

Вот потому-то Невский на рожон не лез и просто выполнял свою работу, как психолог точно зная, где в умах начальства - вне зависимости от его масштаба - есть позорная слабинка. Да, что-то ему дозволяли, а что-то, естественно, нет, но дозволяли то, что требовалось именно ему - в конкретной ситуации, в конкретный момент и в конкретных пределах, разумеется. Ибо он знал не только как правду превратить в неправду, но и как в дезинформацию, дав в нужном месте скрытый ключ, вложить существенное содержание, которое впоследствии умелый, знающий исследователь сможет точно распознать. А дальше уж, как говорят, - его научные проблемы. И проблемы его совести.

Так или иначе, пока у Невского все складывалось хорошо.

На взгляд сторонних наблюдателей - жизнь просто удалась. Другой бы только позавидовал.

А базу в этой самой расчудесной жизни, сколь бы нелепо и смешно такое ни звучало, составляли три огромных "не".

Он так и не женился, не охладел со временем к восточным боевым искусствам и не бросил навсегда курить.

Обретенная известность ничего, по сути, не переменила, разве что последние пять лет выкуривал он, словно и не замечая, две-три пачки в день. Причем - кубинских сигарет!

И вот теперь он вознамерился покончить хоть с последним "не". А там уж - как окажется судьбе угодно.

Да и место нынче подходящее: ведь санаторий же, сам бог велел!..

Немного поглядев на быструю речную воду, он вернулся к главному корпусу и чинно обошел его по круговой аллее.

Кажется, я тут действительно неплохо отдохну, решил Невский, и ну их к черту, все эти московские дела, незавершенные визиты, нудные переговоры, телефонные звонки. Я нагуляюсь, накупаюсь, надышусь хорошим воздухом, позагораю, соблюду диету, отосплюсь - короче, почти месяц праведной и непорочной жизни.

Тут он вспомнил недавнюю поездку в автобусе, и вновь какая-то сладкая волна подкатила к груди.

Он испытал внезапно чувство странного, неизъяснимого удовлетворения, как будто и это отныне становилось неотъемлемой частью его предстоящего отдыха, беспечного, бездельного, доброго, - да, вот чего он ждал теперь от всех грядущих дней, не важно, солнечных или дождливых: они будут добрыми, как и этот день, который только начинался.

Тем временем настала пора завтракать.

И тотчас этот, еще пять минут назад будто вымерший, корпус разом пришел в движение - захлопали повсюду двери, загомонили голоса, глухо затопали по коврам коридоров десятки проснувшихся, полных энергии ног.

Невский толкнул тяжелую парадную дверь и вновь очутился в прохладном вестибюле - роскошном, с высоким сводчатым потолком, везде украшенном лепниною, с паркетом, выложенным из разных сортов дерева, с широкой мраморной лестницей, которая, мягко изгибаясь, уносилась к верхним этажам, с потускневшим от времени огромным, в бронзовой оправе зеркалом.

Кивнув шутливо собственному отраженью, Невский тотчас, следуя надписи со стрелкой, повернул направо - в санаторскую столовую.

За отведенным ему столиком уже сидели трое: две женщины и мужчина.

Есть во всех домах отдыха, в любого ранга санаториях и на курортах эдакая удивительная категория людей, повсюду появляющихся первыми, - их словно вечно мучит опасение, что в чем-то их уж непременно обделят, чего-то там недодадут, а то, глядишь, и вовсе облапошат, так что надо быть все время начеку и быстро упреждать очередную каверзу судьбы. Такие личности всегда приходят незаметно, а потом пытливо-терпеливо ждут.

Невский вежливо кивнул своим соседям и занял пустующее место - у прохода.

Над столом тотчас повисло цепкое, гнетущее молчание.

Невский поерзал на стуле, располагаясь поудобнее, затем с немалой церемонностью пригладил бороду и, чуть склонив голову набок, не таясь, внимательно-безразлично оглядел каждого из сотрапезников.

Мужчина как-то сдавленно вздохнул и принялся нервно поигрывать вилкой.

На вид ему было лет под семьдесят. Еще вполне крепкий, жилистый и загорелый, он был облачен в домашнюю пижаму - то есть в нечто, по традиции сатиновое, мундирно-спального покроя, ядовито-канареечного цвета, однако без доисторических полос. Выражение носатого лица имел настырно-плаксивое подобных типов Невский беспричинно недолюбливал всегда.

Женщины же смотрелись сущими двойняшками: обе - лет шестидесяти или чуть побольше, крупно-дородные, фальшиво-облондиненные, подрумяненные, в почти одинаковых розовых, без выреза, на пуговках до горла платьях - только у одной был слева приколот золоченый паучок, а у другой справа серебристый жучок.

Они сидели и томно шевелили подведенными бровями, со смиреньем опустивши взоры долу.

Потом, истомившись и якобы незаметно, сняли туфли под столом и кротко одернули края рыжей скатерти.

— Гм-м. - сказал Невский с тихим, но отчетливым неодобрением. - Гм-м. Э-э, м-да.

Мужчина моментально воспринял это как ненавязчивое приглашение к знакомству и началу замечательно-толкового застольного разговора и заметно воодушевился.

Он выпрямился на стуле, точно прилежный ученик, готовый отвечать урок, отложил вилку и преданно взглянул на Невского.

Тот сделал вид, будто ничего не заметил.

Не то чтобы ему совсем уж неприятно было затевать разговор - просто эдакую публику он знал неплохо и не видел никакого интереса для себя в общении с нею.

Все же годы известности и вращения в достаточно элитных сферах наложили на него печать: он сделался в определенном смысле снобом.

Многим это нравилось.

— Сегодня поступили, да? - решился, наконец, сосед и ждуще улыбнулся, обнажая белоснежные вставные зубы.

Невский сдержанно кивнул.

— А я тут - уже целую неделю. Превосходно! Каждый день, перед обедом, бегаю - от дома и до дуба. Видели дуб? Такой весь из себя - толстовский, чудо!..

— Где?

— Как - где?! На территории! Мне за территорией делать нечего, совсем. Я, значит, бегаю до дуба. Иногда - обратно. Моя фамилия Лазаретов, - сосед церемонно привстал со стула и протянул Невскому твердую ладонь. - Прошу не путать с Назаретовым. Меня всегда путают. Ха-ха!.. Буквы, знаете, переменяют. А я не обижаюсь. Я - Лазаретов. Бегаю до дуба, каждый день. Вы не бегаете, нет?

— Увы. И, кажется, не собираюсь.

— Жаль, - огорчился Лазаретов. - А то бы - вместе. Да. Вас, кстати, как зовут?

— Невский. Михаил Викторович.

— Богатая фамилия. Историей пахнуло. Исключительно приятно! - умилился Лазаретов.

— А я - Виолетта Прохоровна, - тонким голосом сказала дама, что сидела справа. - Очень хорошо.

— Что - хорошо? - не понял Невский.

— Вообще. Так интересно жить! Особенно теперь.

— Жить интересно, милочка, всегда! - сварливо отозвался Лазаретов. Вот как сбегаешь до дуба.

— Дался он вам, этот дуб!.. Неужто ни о чем другом нельзя поговорить? Ведь каждый день.

— Да, каждый день! Покуда не помру.

— Илья Ефимович, ведь вы же за столом! - страдая, возмутилась Виолетта Прохоровна. - Зачем же портить людям аппетит?!

— Уж вам испортишь, - тихо огрызнулся Лазаретов.

Дама, что сидела справа, наконец дождалась паузы и моментально басом отрекомендовалась:

— Евфросинья Аристарховна. Очень рада познакомиться с достойным человеком. Я с детства вообще-то - Вильгельмина Хрюковна Пулярко, но знающие люди по секрету посоветовали мне имя-отчество сменить. Ну. чтобы было проще. Помните: борьба с космополитами, такое непростое время?.. А фамилия - красивая. Она осталась. Видите, как в жизни происходит?..