- Что? Значит, и тыs

У меня все разом перемешалось в голове.

Зачем же я старался и рассказывал, волнуясь, как на исповеди?

И зачем он слушал?

К чему была вся эта болтовня? Чтоб превратить все в глупый фарс, в пустячную игру?

Дичь какая-тоs

Или Сергей мне возражал, даже подсмеивался над моим испугом, чтоб, пусть таким путем, но как-то оправдать именно себя и этим прикрыть собственную слабость, которой он всегда страшился более всего?!

В сущности, это ему удавалось преждеs

Он ловко бравировал своим равнодушием, но теперь-то я знал, понимал, что кроется там, в глубине, когда к ней вдруг нашелся ход, - обыкновенный страх, быть может, перед всем на свете, а копни еще чуть глубже, к основанью, - дальше начиналась пустотаs

Впрочем, какая там пустота, тогда, если вдуматься, у половины людей на земле, а то и у девяти десятых ничего не останется за душойs

Ведь он в конечном счете милый парень, убеждал я себя, ну, случайно я копнул, подумаешь, а так все очень натурально, даже славно, и не надо трогать ничьих пустырей, тебя туда действительно никто не зовет - да-да, просто он напуган не меньше моего, только лучше владеет собой, это, знаете, похвально, любой согласитсяs

И еще я видел: отныне я не одинок, в самом примитивном смысле, и это меня хоть как-то утешало.

Пора было начинать новый день. И дальше, по пустырю - топ-топs

В комнате не было никого - муж, проспавшись, верно, отправился на работу, сгинул на целый день (вряд ли такой здоровый и не старый еще мужичина на одной пенсии сидел, если она у него, кстати, имелась), чтобы вечером вернуться снова пьяным, бить жену и требовать оладьев или чего-нибудь еще, нелепого по своей сути; сестер тоже нигде не было видно; и мы с Сергеем, ни о чем больше не говоря, взвалили на плечи рюкзаки и пошли вон из дома.

Во дворе, в дальнем его конце, у сарая, мы заметили сестру Лизаветы. Она улыбнулась нам добро, но как-то механически, словно надела удобную маску, которая избавляет от ненужных хлопот.

- Что, студентики, выспались? Отдохнули и в путь? Все спокойно?

- Да, - ответили мы мимоходом.

Но тут я вспомнил ночь, и топор, и этот свет, и снова нехорошо, нудно защемило в груди.

Тогда я поставил рюкзак на землю и медленно направился к сараю.

Наша хозяйка, видно, почуяв что-то неладное, машинально обтерла о платье чистые сухие руки и с тревогой посмотрела на меня.

- Послушайте, - сказал я, мучительно подыскивая нужные слова, - я понимаюs это не мое делоs - Мне было страшно неловко заводить весь этот разговор, но я не мог иначе, не мог уйти отсюда просто так. - Я, наверно, допускаю бестактность, ноs Почему ОНА стояла с топором? Ведь я же виделs Все видел! Зачем она ТАК?

Женщина лишь вздохнула и смиренно опустила голову, теребя подол.

В эти мгновения она вновь показалась мне совершенной старухойs

Пустырь, подумал я, вот он, пустырь-тоs Все, как на ладони, а до сути - копать и копатьs Сколько? Где? С чего начинать?

- Ненормальная она, больная, - сказала наконец женщина, глядя в землю. - А он бьет ее, издеваетсяs Она ведь все понимает. По-своемуs Десять лет уже, каждую ночьs Вот так встанет и смотрит на него. А чего стоит, чего ждет - не знаю. Я уж привыклаs Мучает он ее, а она терпит, молчитs Я бы уж давноs Наверное, когда-нибудь так и будетs Утром проснешься, а он покойничекs Нет, не хочу, боюсь! Не приведи Господь. Пусть лучше стоитs

Вот оно что, подумал я, десять летs Топор в рукахs Ведь один только взмах, один удар - и все, конец. Свободаs Он, как младенец, лежит перед ней, пьяный и беззащитный. Беззащитныйs Эта улыбка ее, торжество - вот они откуда! Он был в ее власти в те мгновения, и она упивалась этим, наслаждалась силой своей, тем, что может, стоит того только пожелатьs Десять лет. Эх, Лизавета!..

Мне стало жутко.

Почти так же, как еще совсем недавно - сколько: три, четыре, пять часов назад?

Внезапно захотелось, чтоб пропало все сейчас, сию минуту, как по волшебству: и этот дом, и весь пустырь, где, точно в пакостной трясине, незаметно начинаешь увязать сначала по щиколотки, потом по колени, а потомs

Потом, как с вечера и уговаривались, мы накололи дров и натаскали в огромную рассохшуюся бочку с ржавыми обручами пятьдесят пять ведер воды.

Тогда-то распахнулась дверь, и на крылечке появилась Лизавета.

Как же это мы не углядели ее там, в доме?!

За печкой, надо полагать, опять сиделаs И теперь вот - вышла.

М-даs Явление народуs

Она ступала медленно и, как мне показалось, осторожно, а в руках зажимала большущую стеклянную банку, доверху наполненную молоком.

Спустившись по скрипучим покосившимся ступенькам и подойдя ближе, она остановилась и постояла так немного, глядя на нас равнодушными бесцветными глазами, и внезапно - это было для меня, как обухом по голове, - впервые за все время очень тихо, но внятно произнесла:

- Вот, возьмите. На дорогу. Спасибо.

Мы смутились, хотели было отстраниться, но она улыбнулась вдруг, робко и застенчиво, и, потупясь, добавила:

- У нас хорошо тут. Тихо. Заходите. Ладно?

И посмотрела на нас по-детски доверчиво, с какой-то щемящей надеждойs

Все перевернулось в моем мозгу, яростно встало на дыбы и понеслось, помчалось без оглядки, были только отчаяние да бессильная мысль: немедленно бежать, бежать, как можно дальшеs

- Ну, еще бы! - сказал я, принимая банку с молоком, холодным и, надо полагать, чертовски вкусным. - Еще бы! Непременноs Зайдем!