Прогулки, которые они совершали... хорошие времена... плохие времена... посещение гостей, друзья, их мечты... все это она описывала так живо, как только могла, и он запоминал каждый анекдот, стараясь снова сделать все это частью себя. Впрочем, он знал, что это бесполезно. Он узнавал очертания, а не содержимое. Хотя это было все, на что он мог надеяться.

Он вдруг почувствовал себя смертельно уставшим.

Он спросил Камакуру:

- Есть что-нибудь новое из парка? Говорят, эти наркотики действительно в руках Халдерсена?

- Похоже, так и есть, Тим, Я слышал, они схватили того типа, который отравил водопровод и напичкали его же амнезификаторами.

- Пора убирать оттуда Халдерсена, - сказал Брайс.

Камакура покачал головой:

- Нет еще. Полиция опасается любых действий в парке. Там все готово взорваться.

- Но если эти снадобья попали...

- Давай я позабочусь об этом, Тим. Слушай, почему бы вам с Лизой не пойти домой отдохнуть? У тебя с четверга не было ни минуты отдыха.

- Так ведь ни у кого...

- Ерунда. У всех были какие-то передышки. Теперь твоя очередь. Через худшее мы уже прошли. Расслабься, выспись, займись любовью. Узнай свою прелестную жену.

Брайс покраснел.

- Я лучше побуду здесь, пока не почувствую, что мне действительно можно уйти.

Нахмурившийся Камакура вышел переговорить с командором Браскетом. Брайс вперился в экраны, пытаясь разобраться в происходящем в парке. Минуту спустя к нему подошел Браскет.

- Доктор Брайс!

- Да?

- Вы освобождаетесь от обязанностей до среды. Возвратитесь, когда зайдет солнце.

- Минутку...

- Это приказ, доктор. Я Председатель Комитета Общественного Спасения, и я приказываю вам покинуть больницу. Вы ведь не будете нарушать приказ?

- Послушайте, командор...

- Идите! Не возражать! Это приказ.

Брайс пытался протестовать, но он слишком устал, чтобы бороться. В двенадцать часов он уже ехал домой с разламывающейся от усталости головой. Лиза сидела за рулем. Он молча сидел рядом с ней, стараясь вспомнить их совместную жизнь. Без толку.

Она уложила его в кровать. Он не мог сказать, сколько он проспал, но проснувшись почувствовал ее рядом - теплую и бархатистую.

- Приветик, - сказала она. - Вспомнил меня?

- Да, - солгал он ей. - Да, ну конечно же!

***

Мюллер проработал всю ночь и закончил каркас до рассвета. Он немного соснул и рано утром принялся наносить внутренние слои громкоговорящей краски - тысяча динамиков, размером чуть больше молекулы каждый, в квадратном дюйме - с помощью которой скульптура обретала свое звучание. Когда это было сделано, он оторвался от работы, обдумывая внешние формы, и к семи вечера был готов приступить к следующему этапу творения. Его душой овладели демоны созидания. Он забыл про еду и боялся только, что его свалит сон.

В восемь, когда он как раз преодолел инерцию предыдущей бессонной ночи, раздался стук в дверь. Стук Кэрол. Он отсоединил звонок, а у роботов не хватало ума постучать. Он с трудом открыл дверь и увидел Кэрол.

- Ну так что? - спросил он.

- Так что я вернулась. Так что все позади...

- И что же дальше?

- Можно мне войти? - спросила она.

- Наверное. Я работаю, но проходи.

- Я разговаривала с Питом, - сказала она. - Мы оба решили, что я должна вернуться к тебе.

- Ты не очень-то последовательна. Тебе не кажется? - спросил он.

- Я принимаю все так, как есть. Когда я потеряла память, я пришла к тебе. Когда я все вспомнила, я почувствовала, что должна уйти. Я не _хотела_ уходить. Я чувствовала, что _должна_ уйти. Это две разные вещи.

- В самом деле, - согласился он.

- В самом деле. Я вернулась к Питу, но мне не хотелось с ним оставаться. Мне хотелось к тебе.

- Я ударил тебя и прокусил тебе губу. Я швырнул в тебя вазу работы Минга.

- Не Минга, а К-Анг-Си.

- Извини. С моей памятью еще не все в порядке. Так или иначе, я совершал пре неприятнейшие поступки, и ты ненавидела меня достаточно сильно, чтобы решиться на развод. Зачем тогда ты вернулась?

- Ты был вчера прав. Ты совсем не тот, кого я ненавидела. Ты старый Пауль.

- Даже если ко мне вернется память об этих девяти месяцах?

- Даже тогда, - сказала она. - Люди меняются. Ты прошел сквозь ад и вышел с той стороны. Ты снова работаешь. Ты перестал быть угрюмым, гадким, замкнутым. Мы отправимся в Каракас или куда ты захочешь, ты начнешь работать и расплатишься со всеми долгами, как ты и говорил вчера.

- А Пит?

- Он расторгнет брак. Мы договорились об этом.

- Добрый старый Пит, - проговорил Мюллер и покачал головой. Сколько продлится наше счастье, Кэрол? Если ты думаешь, что до среды твое решение может вдруг измениться, лучше скажи мне об этом прямо сейчас. Тогда мне не стоит ввязываться в это дело.

- Не может измениться. Никогда.

- Даже несмотря наго, что я бросил в тебя вазу работы Ги-Ченг-Анга?

- К-Анг-Си, - поправила она.

- Точно. К-Анг-Си, - он заставил себя усмехнуться. И вдруг на него обрушилась вся усталость прежних дней и ночей. - Я вроде бы переработал, - сказал он. - Неистовство созидания во искупление потерянного времени. Давай, прогуляемся.

- Великолепно, - согласилась она.

Они вышли и нос к носу столкнулись с роботом-сборщиком.

- Зайдите вечером, сэр, - сказал Мюллер.

- Мистер Мюллер, я представляю отдел кредитных перечислений Акме Брасс и...

- Обращайся к моему поверенному, - отрезал Пауль.

С моря накатывались волны тумана. Звезд не было видно. Огни вечернего города едва проступали в белой пелене. Пауль с Кэрол неторопливо шли по парку. Он ощущал странную легкость в голове не от одного лишь недосыпания. Сон и явь слились воедино. Это были необычные дни. Они прошли в главные ворота и теперь медленно брели по площади перед музеем, рука в руке, ни слова ни говоря друг другу. Они миновали консерваторию, и тут Мюллер заметил впереди толпу, тысячи людей, смотрящих на возвышение для оркестра.

- Что это там? - спросила Кэрол. Мюллер пожал плечами. Они затесались в толпу.

Минут через десять они пробились достаточно близко к сцене, чтобы видеть происходящее. На сцене стоял высокий, тонкий человек с диким взглядом и нечесаной рыжей шевелюрой. Рядом с ним стоял маленький сгорбившийся человечек в рваной одежде, и еще с дюжину стояли с боков, держа глиняные чаши.

- Что тут такое? - спросил Мюллер соседа.

- Религиозный обряд.

- Что-что?

- Новая религия. Церковь Забвения. Вот тот - главный проповедник. Что, ничего не слыхал?

- Совершенно ничего.

- Началось все это в пятницу. Видишь вон того типа с крысиной физиономией? Около проповедника? Это он высыпал в воду эту дрянь. Он сознался, и его заставили выпить его собственную отраву. Теперь он ничего не помнит и помогает проповеднику. Вот чертово отродье!

- А что они делают сейчас?

- В чашах у них это снадобье. Они пьют и все забывают. Пьют и забывают.

Сгущающийся туман заглушал слова человека на возвышении. Мюллер старался разобрать, о чем он говорит. Он видел просветленные глаза фанатиков. От предполагаемого отравителя исходило сияние. Из темноты всплывали слова:

- Братья и сестры... радость, сладость забвения... придите к нам, живите с нами... забвение... прощение... даже самым большим злодеям... забудьте... забудьте...

Чаши обошли стоящих на сцене. Люди, пришедшие, чтобы пополнить ряды последователей нового учения, принимали чаши, отпивали, счастливо кивали головами. В углу сцены стояли трое мужчин с твердыми лицами и наполняли чаши вновь.

По спине Мюллера пробежал холодок. Он вдруг подумал, что то, что зародилось на этой неделе в парке, будет жить долго, будет жить даже тогда, когда события в Сан-Франциско станут достоянием истории; ему почудилось, что нечто невидимое и страшное вырвалось на волю и раскатывается по всей стране.