"Наверное, это росомаха!" - вглядываясь в зверя и остановившись, подумали мы.

До пробегавшего зверя было далеко - он не замечал нас, - и я приготовился стрелять. На большом расстоянии трудно попасть в быстро катящуюся точку.

Не присаживаясь на колено, я с руки выпустил первую пулю, и нам показалось, что зверь прибавил ходу. Переменив патрон в тройнике, я старательно стал целиться.

Второй выстрел оказался удачным. Точно остановленный невидимою рукою, быстро катившийся колобок остался на месте.

Радуясь удачному выстрелу, мы побежали к лежавшему на льду убитому зверю, надеясь увидеть росомаху.

Призрачный свет белой ночи нас обманул. Вместо росомахи перед нами лежала на льду подстреленная пулею лисица.

С некоторой досадою и разочарованием смотрели мы на убитого хищника, возвращавшегося с ночной охоты.

Конечно, любому охотнику было бы приятнее убить редкого зверя росомаху.

Кладя добычу в мешок, все же мы очень радовались, вспоминая удачный выстрел, всегда делающий охотника счастливым.

ЧУНСКИЕ ЗАПИСИ

Сегодня, выйдя за порог избушки, я услыхал пение глухаря. Наши собаки крепко спали, никто не мешал глухарю продолжать его страстную весеннюю песню.

Осторожно шагая по снегу, я стал приближаться. Глухарь пел недалеко. Не будь собак, с лаем бросавшихся на каждый шум крыльев, глухари пели бы над самой крышей.

У высокого, покрытого шапкою снежного пня я остановился. Глухарь точил надо мною. За его щелканьем я слышал пение других состязавшихся на току птиц.

Мне редко доводилось быть на таком "домашнем" току. Окруженный лесом, я слышал каждое движение сидевшей надо мною птицы.

Ночью в лесу было светло. Я хорошо видел колыхавшуюся под глухарем ветку, бородатую голову с раскрытым клювом. В призрачном свете северной полярной ночи чудесным казался окружавший меня северный лес.

Я всю ночь простоял под деревьями, прислушиваясь к лесным таинственным звукам. В лесу под деревьями беззвучно летали весенние мотыльки. Как бы для того, чтобы усилить таинственность ночи, голосом лешего близко хохотала белая куропатка.

*

Восходит над горами солнце. Сперва заянтарели снежные горы тундры. Над ними повисли лиловые облака. Небо на востоке зеленое. На снежной вершине горы загорелось пламя - яркая точка. Мы остановились посреди озера. Кругом - лед, темные лесные островки. Быстро изменяется окраска гор. По ним как бы стекает лиловая краска. На горе ярче и ярче загорается пламя... И вдруг брызнуло, прорвалось: солнце взошло!

От наших ног легли на розовый снег длинные тени. Тени протянулись почти на километр. Я взглянул на лицо спутника: его нос, очки, борода были как бы из янтаря. Я поднял руку - и рука стала янтарной.

*

Весною здесь мы проходили на лыжах. С нами был охотник Артамон. Этот человек видит, как птица, и слышит, как самый чуткий зверь. У камня он остановился.

Загадочно улыбнувшись, показывал он рукою на снежные горы:

- Видишь?

Мы долго вглядывались в сверкающую снежную белизну окружавших нас гор:

- Нет, Артамон, ничего не видим.

Охотник потрепал меня рукой по плечу, добродушно заметил:

- Немного подождем, тогда, может, увидишь.

Мы развели у большого камня огонь, вскипятили в походном чайнике чай.

Держа в руке свою кружку, продолжал посмеиваться Артамон:

- Не видишь?

- Нет, не видим.

- Ну, подождем еще немного, - может, тогда увидишь.

Когда мы допили весь чай и опять подвязали к ногам лыжи, Артамон показал нам на грядку неподвижных камней, как бы возвышавшихся из-под снега. До этих камней было не менее километра. Точно такие грядки камней встречались в горах повсюду.

- Посмотри теперь хорошенько: это не камни, это лежат олени в снегу.

Лежавшие под снегом камни впрямь оказались большим стадом диких оленей. Завидев приближавшихся людей, олени поднялись. Мы долго наблюдали, как, уходя от нас, пыля снежной пылью, катились под гору робкие звери.

*

Я хожу по лесу, разговариваю с каждой птичкой, каждая ветка мне здесь своя. Вот я останавливаюсь, внимательно слушаю... Тут прошел зверь. Мохнатая гусеница, похожая на крохотного медвежонка, упрямо ползет по весеннему снегу. Весеннюю звонкую трель пустил, усевшись на сухое дерево, пестрый дятел - лесной барабанщик.

На пригорке проснулись муравьи в своей куче. Я ковырнул кучу палкой. Как быстро забегали, засуетились хлопотливые муравьи!..

Вот под развесистой еловою лапой пробежала куропатка в своем весеннем брачном наряде. Брови у птиц - чистая киноварь. Лето придет - эти птицы наденут свои летние кафтаны.

*

Подлетела кукша - с ветки на ветку - уселась над самой головой. Близко вижу коричневую ее грудку, разглядывающий меня глаз.

- Кто ты, кто ты?

- Свой, кукша, свой.

- Зачем пришел?

- Хочу посмотреть, кукша, твой дремучий лес.

- Посмотреть? Посмотреть?

- Посмотреть пришел, кукша.

*

В полынье два лебедя - точно два корабля белопарусных тихо плывут. Вот один повернулся, вытянув шею:

- Человек идет!

Ударили лебеди о воду могучими крыльями.

- Не бойтесь меня, не улетайте, прекрасные лебеди! Я вас не трону!

У НОВОЙ ЗЕМЛИ

ПУТЬ КОРАБЛЯ

Чем дальше мы подвигаемся к северу - синее и синее в море вода. Теперь вода имеет глубокий зеленовато-синий цвет. Точно такой цвет воды я видел когда-то у знойных берегов Африки, в Атлантическом океане. По словам гидрологов, это теплая ветвь Гольфстрима - Нордкапское течение, омывающее лапландский берег. Здесь, несмотря на приближение к северу, температура воды повышается с каждым часом.

Мы идем к южному берегу Новой Земли, где должны взять двух промышленников для зимовки на Земле Франца-Иосифа. Путь этот (мы давно уже отклонились от обычного пути кораблей, идущих из Архангельска в Европу, и море перед нами пустынно) хорошо известен нашему бывалому капитану, исходившему вдоль и поперек суровое Баренцево море, первыми исследователями которого были вольные новгородцы, ходившие в море на крепких смоленых ладьях, ставившие меты-кресты на каменных берегах Новой Земли, тогда еще неведомой европейцам.

В губе Белушьей мы остановились в полумиле от берега. Сквозь сетку дождя видны плоские, точно подрезанные сверху горы. Белые пласты снега вкраплены в них, как серебряные сверкающие латы. Налево - скалистый остров, заселенный птичьим базаром. Его отвесные берега, как белой известкой, залиты птичьим пометом. Над темной водой то и дело проносятся стайки нырков и скрываются за откосом туманного берега, на вершине которого маячит поселковое кладбище - редкие покосившиеся кресты. Дикие гуси низко пролетают над аспидно-черными волнами.

С несколькими спутниками я съехал на берег. Мы оставили шлюпку на берегу у амбара, крыша которого была сплошь обложена тушками убитых птиц, предназначенными для корма собакам, а на стенах, мездрою наружу, были распялены блестевшие жиром шкуры тюленей. На берегу, подле строившегося сарая, работали плотники. Они сидели в рубахах верхом на бревнах и, поблескивая топорами, рубили углы. От них знакомо и приятно пахло смолою и дымком махорки.

Несколько больших, казенного типа, скучноватых домов высилось на голом взгорке. Поселок был похож на железнодорожную станцию. По нерастаявшему грязному сугробу мы поднялись на взгорок. Здесь все напоминало весну, наш поздний апрель. По пригорку зеленела коротенькая травка, бродил бородатый белый козел.

Мы выбрались на берег, вооруженные с ног до головы, с винтовками, в тяжелых кожаных шубах. А все здесь обозначало обычную и давно обжитую жизнь. В окошке деревянного дома, мимо которого мы проходили, белела кружевная занавеска, за нею житейски блестели шишечки двуспальной кровати. Лицо любопытствующей женщины в белой косынке показалось в окне на минуту и скрылось. Другая женщина, накинув на голову теплый платок, с ведерком в руках перебежала с крыльца на крыльцо.