- А гарантии? Какие вы даете гарантии, что, если я пройду ваш лабиринт, вы потом не сдадите меня?

- О, Аллах! Я никогда не жульничаю. Тем более - вы должны понять, пятьдесят тысяч для меня ничего не значат, - это не сумма. А вот лабиринт с достойным игроком!.. Да, возможность ощутить себя хоть чуть-чуть богом, для этого никаких денег не жалко.

Я раздумывал, а он меня не торопил. Вид у него был довольный, как у кота, который загнал в угол свою мышку. Пусть себе наслаждается. Пока вернемся к собственной персоне. И так, мне 24 года, за плечами несколько лет почти непрерывных боев. Я ничего не умею, кроме того, чтобы убивать и не давать убить себя. В этом я дока, супермен, так перетак. Если меня посадят, с моим характером - тут он прав, - я могу надолго застрять в этих отдаленных и не столь отдаленных местах. А тут ещё впервые в жизни влюбился в девчонку. Впервые в жизни я оказался нужен кому-то другому. Родители? отца я никогда не знал, а мать не очень то хотела интересоваться мной детство волчонка, сиротство волчонка, юность волчонка, а затем - волчья жизнь. В пору немедленно слезу пускать. Надо же, после такой жизни и - вот, пожалуйста, - втрескаться в подружку короля подпольного мира.

По сути, мне не оставляют выбора: соглашусь - лабиринт какой-то. Судя по блеску его масляных глазок - это не лучше войны. Если же я сумею его пройти и выжить, то скорее всего останусь с носом, а откажусь - тюрьма с прочими довесками.

- Один вопрос, - сказал я.

- Сколько угодно, Николай Федорович.

- Ответьте глядя мне в глаза: если я пройду лабиринт, что вам помешает сдать меня в тюрьму?

- Моя честь. Я уже говорил, что не имею обыкновения жульничать. Кроме того, - заранее предупреждаю, - компьютерная программа лабиринта настолько сложна, что возможных ходов никто предсказать не может. Это лотерея. Если удача на вашей стороне, вы победите, нет - увы! А если победите, какой, спрашивается, резон губить мне такой великолепный экземпляр, как вы? Увели у меня потаскушку - молчу! молчу! - так в моем с возрасте юность только используют, а привязываются к молодым смертники и глупцы. Я себя к таковым не отношу.

- Хорошо, согласен.

А что мне оставалось?

Он просиял и сразу поднялся.

- Ну и прекрасно и прекрасно, - он щелкнул клавишей на столе и бросил в микрофон:

- Вариант "А". Все о/кей.

- Прошу, - сказал он уже мне, и мы вышли в приемную и вниз по лестнице, хрупкую скорлупу заграничной косметики которой покрывала синтетическая лента ковровой дорожки. А внизу, в вестибюле, кто-то уже открывал дверь, и я видел, как сбоку в зеркале спешит ко мне мое отражение - высокий, почти квадратный парень в спецуниформе вышибалы - лакейской дорогой кожаной куртке, а следом надвигалась толпа из брюхатого боса и приближенных...

* * *

То, что башня была круглая, вначале не имело значения, при диаметре метра четыре кривизна поверхности не ощущалась, а вот себя я ощущал мухой, прилепившейся к гладкой стене. Правда, вначале было не высоко, и все мое внимание было занято гимнастикой: нога передвигается на ступеньку, медленный перенос тяжести и одновременно выпрямляешься, подтягивая другую, потерянную внизу конечность. Скоро правая нога, на которую и выпадал весь груз моего тела, страшно заныла, потом приспособилась и вновь взбунтовалась. Но тут я догадался начинать выпрямляться уже после того, как отстающая левая нога будет подтянута на новую ступеньку (ширина - 12, длина - 25 см), - дело пошло, я взглянул вниз, что раньше как-то забывал делать, охватил взглядом всю панораму, даже часы на здании правления, крыша которого была уже ниже меня, значит я поднялся на уровень пятого этажа, метров 15 одолел, осталось почти ничего, метров 25, если не больше. Может снизу, даже со стороны кажется, что я довольно гладко вползаю...

Тут-то я услышал знакомый, ставший привычным за годы звук выстрела. Стреляли из карабина и рядом с головой - но близко, так, в метре, - выбило осколки плитки.

Я дернулся всем телом, и приобретенная в боях привычка однозначно реагировать на выстрел, едва не погубила; руки, потеряв опору, описывали в воздухе невообразимые зигзаги, тело качнулось... светящееся табло часов мигнуло: 10.30, бетон внизу заколыхался волной, я понял, почему мне уже встречались выщербленные плитки, где-то слышался смех, наконец равновесие восстановилось и судорожно дыша, я вновь прилип к стене, - как же гудели икроножные мышцы! я давно не чувствовал себя так близко к смерти и лишь поднимавшаяся из-за этого подлого выстрела волна ярости поддерживала меня.

Вновь меня настигали порывы ветра, я пережидал, потом полз выше. Прыжки с парашютом вытравили у меня не столь уж сильный страх высоты. Середину пути я одолел довольно быстро. Я посмотрел вверх - осталось несколько метров. Усилился ветер; я вновь переждал и уже привычно стал нащупывать ногой новую ступеньку. Тут он меня и стукнул по ноге: огромный, серый, с черной головой, весь нахохлившийся ворон. Судя по мрачныму взгляду из под тяжелых надбровных дуг - именно ворон, недовольный вторжением низко ползающих людей в его святая святых. Мой ботинок продвинулся и спихнул птицу; недовольно скрипнув, ворон взлетел на ступеньку выше. Все повторилось на следующих этапах, я тут же вписал его в систему мучительно одолеваемых препятствий, но ворон вдруг клюнул меня в голень, чуть выше ботинка. Никогда бы не подумал, что это может быть так больно! Клюнув и угрюмо взглянув на меня черным блестящим глазом, он немедленно все понял, а я каким-то образом, - сквозь боль, злость, смятение, - уловил его понимание.

Новый порыв ветра встряхнул меня, ворон без промаха всадил свой клюв. Я слышал, птицы произошли от ящеров, их перья - перерожденная чешуя. Ненавидя эту птицу, я ненавидел всех доисторических и нынешних пресмыкающихся. Шаг - острый удар, гимнастическое напряжение - когда же все это кончится! - я едва переводил дыхание.

Внизу часы показывали 11.05. Я уже был на такой высоте, что привычное ощущение полета на вертушках неожиданно притупило страх. А может быть просто привык; я заставил себя даже не реагировать на динозавра, регулярно расщепляющего клювом кость моей ноги. Я вновь поймал его круглый взгляд и тут новая волна паники захлестнула меня: я не сомневался никогда в справедливости тех, кто утверждал - палач и жертва ощущают близость; через пару лет работы любой опер понимает лучше рецидивиста, чем вечно недовольных пенсионерок с ближних участков; сейчас я был уверен, птице пришло в голову нечто новое, садистское - злобная радость пернатого отозвалась во мне ужасом.

Мне оставалось только ждать - недолго. С шумом, хлопаньем крыльев ворон приземлился мне на голову - тут же соскользнул и потоптался на плече. Я быстро отвернул лицо - двор был пуст, только у крыльца правления маячила маленькая фигурка, наставившая на меня блеснувшие в повороте линзы бинокля.

Удар в затылок едва не оглушил меня. Боль была такая, словно воткнули сверло. Я решительно и навсегда возненавидел ворон, а вместе с ними - всех летающих рептилий. Ворон не торопясь, тщательно прицеливаясь, вонзал в меня свой стальной - уж никак не из кости! - клюв. У меня темнело в глазах; весь комок нервов, усталости, отчаяния, я не сразу понял - что? - моя правая вытянутая рука вдруг вместо скользкой плитки встретила пустоту... нет, железный прут, по торцу обвивавший зев трубы...

Удар, удар клювом.

Рука моя сжала шершавое железо и, уже убежденный в спасении, я быстро другой рукой схватил удивленно вскрикнувшую птицу.

Не выпуская ограждения, я поднялся выше, перекинул ногу через верх трубы и, хоть и неудобно, примостился на срезе. Я добрался. Внизу было все так же пусто: человек у крыльца, маленькие коробочки машин. Я не боялся, что меня снимут пулей - было все равно, а кроме того, я понимал, что труба - только начало. В руке ещё дергался мой бывший палач и сейчас пытавшийся достать меня клювом. В трубе, метрах в полутора от торца, чем-то похожая на чугунную крышку дорожного люка, выднелась круглая, наглухо закрывающая отверствие площадка. Внутренний диаметр трубы был около метра. Ворон ещё раз дернулся. Я был едва жив, болела нога, по шее медленно засыхая стекала струйка крови. Я посмотрел - клюв у птицы был сухим и черным.