Но разве можно так, чтобы – навсегда? И даже не потому, что это нам нужно, жизненно нужно, что не одну сотню лет человечество стремится рассмотреть себя со стороны, дать объективную оценку целям и методам, и вот, наконец, встретило обладателей искомой, такой далекой от нашей, точки зрения… Все равно мы вернемся сюда, не можем не вернуться, вернемся, вооруженные новыми знаниями и новым опытом, и начнем все сначала, – и, может быть, с большим успехом. Но это будет уже потом – и без меня…

Он встретил Вебера в коридоре – Вебер почти бежал навстречу, держа в вытянутой руке несколько фотографий.

– Вот посмотри, – возбужденно заговорил он, – посмотри, это совсем новое, это не то, что я спрашивал, но они никогда раньше…

Забавно, подумал Лепешев, разглядывая фотографии, только успел родить гипотезу, и сразу – подтверждение. Всегда бы так…

– Все правильно, Эрни, – сказал он вслух. – Так и должно было оказаться.

– Что именно? – спросил Вебер.

– Все. Это аллергия, понимаешь? У планеты аллергия на технику.

– У них же есть техника, – с ходу возразил Вебер.

– Ну, Эрни, какая же это техника?

Они посмотрели друг на друга, потом Вебер медленно проговорил…

– Вторая природа у них уничтожила первую и принялась за людей, а люди, значит, вымирать не захотели и создали третью… Ну да. Организм. Меня все время тянуло сравнить Эгле с организмом – в прямом смысле. Сами эглеанцы – мозг, а все остальное – тело… Как же я сам не догадался! Они создали новую биосферу, очень сложный организм – специально для себя, по своей мерке. И не только биосферу, видимо вообще все переделали. И чтобы не иметь лишних хлопот, организм этот сделали полностью саморегулирующимся

– да и как иначе? Естественно, снабдили его и иммунной системой, для борьбы с останками второй природы. Так что вполне понятно, откуда эта аллергия. И понятно, чти эглеанцы не могут и не смогут ничего с ней поделать…

Лепешев вернул ему фотографии: заводы с дымящими трубами, темные, тесные и грязные городские улицы, реки, превращенные в помойки, погибшие леса, обширные, до горизонта свалки…

– Как ты думаешь, – спросил, – сами они понимают, что произошло?

– А даже если и понимают? – вздохнул Вебер. – Можно укладывать чемоданы. По радио мы ни о чем новом уже не договоримся – выдохлись, – твоя версия займет место в ряду прочих, и останется одна надежда на Андроникаса, а вот получится ли у него что-нибудь – это из области ворожбы… Закроют контакт – и все. Станцию законсервируют или уберут совсем, все разбредутся, и рванем мы с тобой на Нигрис, заниматься Предтечами. Хочешь заниматься Предтечами?

– Предтечами – это интересно, – сказал Лепешев. – Эрни, старик, а не стыдно нам будет вот так – сматывать удочки?

– Мне уже стыдно, – сказал Вебер. – Еще как стыдно. А что?

– Да как тебе сказать… Есть одна мысль.

– Выкладывай.

– Подожди, дай додумать… С твоей точки зрения, много ли дал бы территориальный контакт?

– Много. Думаю, много больше, чем мы можем себе представить. Сам знаешь, я с Григорием во многом расходился, но тут он был прав: надо все увидеть вблизи, пощупать руками, повариться там в самой гуще – вот тогда можно понять, и договориться, и поработать вместе, и найти общие цели. А эти языковые сложности… Во всяком случае, Гришка бы смог разобраться. И ты бы смог. Да и я бы, наверное, смог тоже…

– Ясно, – сказал Лепешев. – Что ж, будем считать, что твое мнение было решающим.

– Не понял, – сказал Вебер.

– Аллергия к технике, – сказал Лепешев. – Не к людям.

– Ну и что?

– Парашют.

Вебер, присвистнув, выразительно покрутил пальцем у виска.

– Почему? – удивился Лепешев. – Вполне логично.

– Ну, знаешь, – вздохнул Вебер. – Никогда бы не подумал, что ты такой легкомысленный.

– Ты говоришь совсем как моя бабушка. «Ах, какой ты легкомысленный!» – передразнил его Лепешев. – Даже интонация та же.

– Нет, в самом деле, додумался… Ты бы еще по веревочке захотел спуститься. А как обратно? По бобовому стебельку? Как Мюнхгаузен?

– Думаю, для эглеанцев такой стебелек – не проблема. Эрни, дружище, мы с тобой одним выстрелом угрохаем всех зайцев в округе. Подтвердим теорию аллергии – раз. Установим территориальный контакт – два, не дадим свернуть экспедицию, и это, по-моему, самое главное сейчас. Хотя нет, все главное.

– Говоришь, подтвердим… А вдруг нет?

– Ты же в курсе моих обстоятельств. Не так уж многим я рискую.

– Всего лишь жизнью, – фыркнул Вебер.

– Моя жизнь – что хочу, то и делаю, – возразил Лепешев.

– Нет, – решительно сказал Вебер. – Хватит мне покойников на этой планете. Не пущу.

– Эрни, – проникновенно сказал Лепешев, – ты себе не представляешь, какие у меня полномочия. Я сам не знал, что такие бывают. Понимаешь, я имею право принимать на месте любые решения и любыми средствами настаивать на их выполнении. У меня даже где-то пистолет есть. Хочешь, поищу?

– Иди ты со своим пистолетом… шантажист. У меня, кстати, тоже есть. Вот как устроим на станции пальбу… Знаешь что, давай вместе, а? У меня этих парашютов…

– Нет, – сказал Лепешев, – я первый придумал, я первый и пойду. Тут уж, брат, приоритет мой.

– Может быть, как-нибудь по-другому? – сказал Вебер просительно. – Боюсь я за тебя, Женька.

– Эрни, старик, ты знаешь, до чего я не люблю говорить красивые слова, – сказал Лепешев. – Но тут иначе не получится… Понимаешь, я всю жизнь мечтал об этом мире. Грезил им. Видел его во сне. С самого детства, честное слово. Понимаешь, я так хотел рисовать, а у меня никогда не получалось… Он весь остался во мне, этот мой мир. И вдруг оказалось, что он есть и наяву… Я очень хочу туда попасть. Никогда в жизни я не хотел ничего так, как этого.

Вебер долго молчал, опустив голову.

– Сволочь ты, – неожиданно сказал он. – Вечно ты думаешь только о себе…

Модуль погасил орбитальную скорость на границе атмосферы и падал теперь на планету вертикально, притормаживая себя малой тягой вспомогательных двигателей. На высоте пятнадцати километров двигатели смолкли, и перед Лепешевым распахнулся люк. «Давай!» – крикнул пилот. Лепешев в последний раз набрал полную грудь холодного, пахнущего металлом кислорода, на секунду замер, придерживаясь обеими руками за края люка, потом взялся за кольцо парашюта и, сильно оттолкнувшись, бросился в тугой, сразу обнявший его встречный поток…