– Во-о-от даже как, – тянет Мажор и лезет ко мне в карман за пачкой с сигаретами. – А что?! Вполне даже может быть, что и так. Тут тебе, брат, точно виднее. У меня-то по этой части опыта никакого. Я ж, понимаешь, всегда от такой Санта-Барбары бегал быстрее, чем черт от ладана и поп от триппера. Женился, доченек родил, людей из них воспитаю хороших, – и все дела. Дома комфортно опять-таки. Жена – женщина надежная, спиной к ней поворачиваться не страшно. А спроси меня, любил ли я ее когда-нибудь, так и даже не найду, что ответить-то. Даже когда песни ей под гитару тут на Воробьевых распевал, бля, как кот мартовский…

Я вздыхаю в ответ, тоже вытаскиваю из пачки сигарету, и мы прикуриваем.

– Даже не знаю, – тоскливо смотрю в сторону, – как мне относиться к этим твоим словам. Завидовать или сочувствовать…

– Каждому, – жмет плечами Мажор, – свое. И меня мое лично вполне пока что устраивает…

Сидим.

Молчим.

Пьем пиво, шуршим сухариками.

Все четверо.

Ветра здесь и вправду почти что нет, и я смотрю, как неторопливо, выписывая не поддающиеся математическому исчислению кривые, падают на асфальт разноцветные осенние листья.

Хотя какой-нибудь физтех со мной, наверняка, на эту тему поспорил бы.

Насчет, в смысле, математического исчисления.

Мне плевать.

Мне нравится так думать – и все дела.

– Угу, – неожиданно болезненно и ядовито кривится Никитос, – устраивает, конечно. Пока то, что не устраивает, не подойдет к тебе так тихонько из-за угла и не ебанет тебя по твоей тупой банкирской башке. Да так ебанет, что тебе пыльный мешок, бля, просторным и чистым дворцом покажется…

И снова присасывается к бутылке с пивом и деловито шуршит целлофановыми обертками от ржаных сухариков.

Ну, бля, думаю, – что за жизнь.

И листья никак падать не прекратят, и пиво, сцуко, никак не кончается…

– Может, оно и так, конечно, – держит удар Мажор. – Я тут вообще-то, сцуко, профан, так что даже спорить не буду. Только пока в руках себя держать удавалось. Хотя, врать не буду, и накатывает порой такая тоска, что хочется плюнуть на все на хрен и отправиться немедленно к проституткам. Но – держусь ведь как-то, потихонечку…

– Не о том ты сейчас, – снова кривится Никитка, – Гарри. Ой, бля, не о том…

– Да я знаю, – неожиданно широко улыбается Мажор, – что не о том, салага. Просто сейчас речь вообще не обо мне идет. Вот когда придет мой черед по крышам прыгать и в омут нырять, – тогда и поговорим «о том» гораздо подробнее. А сейчас у нас на повестке дня – совсем другая хуйня, брат. И ее в отличие от моей – от пока что, к счастью, гипотетической – надо решать немедленно. Иначе сами себе пожизненный приговор мужского непрощения и неуважения подпишем. Тебе это надо, Никитос?! Думаю, что нет. Вот и мне не надо. Ну, просто ни капельки…

Я хмыкаю.

Про себя, разумеется.

Молодец, Мажор.

Просто красавец.

Отбился, да еще как, с каким профитом!

Вот только любопытно, что за чертей он в своей роскошной рублевской квартире гоняет тоскливыми осенними вечерами?

Боюсь, что наши с Никитосом личные дьяволята при виде этих тварей со страху сдохнут. И разбегутся с диким истерическим писком по пыльным уголкам наших с ним маленьких персональных преисподенок…

Ну да ладно, думаю.

Тут-то он, по крайней мере, прав – стопудово.

Сейчас об этом думать – не время и не место.

Просто потому, что у другого нашего с ним друга этого самого времени, – в смысле, для того, чтобы подумать, – боюсь, остается все меньше и меньше.

Скукоживается оно у него, словно шагреневая кожа у героя одной из новелл старинного французского беллетриста.

Жившего, если мне склероз не изменяет, аж в позапрошлом столетии.

Во дела, качаю про себя головой.

Неужели и вправду человек вообще ни хрена не меняется?!

И его одни и те же проблемы занимают, что в девятнадцатом, что в – страшно подумать – аж двадцать первом столетии?!

Да нет, вряд ли.

Вряд ли бы бальзаковские герои в наше время элементарно выжили, со всеми этими своими мильонами терзаний.

А мы – ничего так, пыхтим потихонечку.

И даже умудряемся удовольствие от этой жизни получать какое-никакое…

– Самое поганое, – говорю медленно, с трудом подбирая слова, – что мы, похоже, в той же ловушке, что и они сами. Это, блядь, просто, по ходу, воронка какая-то их личного, ниебически хитровыебанного изготовления. И нас туда всех, мудаков, потихонечку и заволакивает. Туда бесконечно падать можно, и чем глубже падаешь, тем сильнее засасывает. Просто потому, что мы, как и они сами, тоже все понимаем, а помочь им ничем не в состоянии. И не помочь не можем, бля, потому что, – тут Гарри прав, причем стопудово, – сами себе этого никогда не простим. И не забудем, даже если очень постараемся. Вот такая вот хуйня у нас в результате и рисуется, – захочешь, не сотрешь. Ни действия, ни бездействия…

– И что же нам делать? – внимательно и тяжело смотрит мне прямо в глаза Никитка.

И мне становится страшно, потому что я вижу, что он тоже взрослеет и матереет.

Скоро тебе тоже свою стаю придется сбивать, парень.

Потому что эту я тебе не отдам.

И не надейся…

…Я только бессильно пожимаю плечами.

– Если б я знал, – морщусь. – Если б я только знал, Никитос, то, неужели ты думаешь, что я бы не поделился? Но я – просто не знаю. Как и Мажор. Как и ты сам, похоже. Вон, может, Жека знает, ему со стороны, глядишь, как-то виднее…

Мы втроем улыбаемся.

Жеке – везет, ему все эти проблемы – до флага.

Он и Али-то толком не знал никогда.

Что уж тут говорить про Ингу и всю эту вполне себе дерьмовенькую историю…

Но именно Жека – неожиданно для нас для всех – жмет плечами, встает с лавки, потягивается и улыбается.

– А что тут знать-то, – спрашивает, – парни?! Нужно просто смотреть и ждать. И в нужное время, итить, просто чуть-чуть подтолкнуть события в нужную вам всем сторону. Делов-то… Вы лучше как-нибудь меня с этим вашим Али познакомьте поближе, ок? Любопытный мужик, похоже, итить. Хоть и слабенький…

Мы так и застываем все втроем.

С раззявленными щщами и по ходу слегка расслабленными сфинктерами.

Вот ведь какая шняга, думаю…

Я все-таки не ошибся в тебе, Жека.

Хоть ты и совсем щенок и иногда просто откровенно не рубишь тему.

Потому как то, о чем ты сейчас сказал, в нашей компании до тебя мог сказать только один человек.

Так кто же тебя все-таки сменит, Мажор, когда ты вслед за Али отойдешь в сторону от бригады?

Я?!

Или вот эта вот зеленая ждановская отморозь?!

Ну-ну.

Гы.

Ну уж нет.

Мы еще, пожалуй, поборемся…

К Инге я уехал прямо от ребят, из парка на Воробьевых горах, оставив их и дальше обсуждать происходящее с миром, с ними самими и с нашим общим другом Али на тихой скамеечке неподалеку от трамплина.

И так и не предупредив, кстати, насчет неприемлемости простых силовых решений.

Впрочем, они, похоже, и сами все прекрасно поняли.

И без специально поданной команды голосом действовать и не собирались, причем ни при каких обстоятельствах.

Школа.

Все-таки у жестко-иерархических структур, типа хулиганских околофутбольных бригад, есть, думаю, свои определенные преимущества.

Хотя бы в принципах управления.

В других жизненных ситуациях и с другими людьми, – пришлось бы попотеть, объясняючи самые простые и элементарные вещи.

А тут: сказано – сделано.

И даже не сказано – все равно сделано.

Одна, кстати, из причин, почему я на этой стороне баррикад.

И менять ее, эту сторону, не собираюсь.

Ни при каких обстоятельствах.

Накосячить эти люди, разумеется, могут, причем по полной программе.

А вот предать – никогда.

…А Инге я, разумеется, сначала позвонил.

Еще когда там, у скамейки, с парнями пасся.