И однако, когда он говорит о несостоятельности некоторых философских показателей, о неловкости его формулировок, то дело не в формулировке, неловких фразеологических оборотах, а дело в том, что эти показатели имеют поддержку и в другом плане. Это излюбленные идеи, от которых мы должны помочь Гроссману избавиться. Это отрицание сознательного начала, это то, что в тексте романа осталось. У нас не хватило сил очистить до конца. Это не так легко очистить в тексте романа, но труднее из головы человека. Мы пытались помочь в этом деле, и когда на совершенно существенное замечание товарища Крутикова товарищ Гроссман говорит: если Вам непонятно, Вы не доросли, я Вам объяснять не буду, это не верно.

Надо писать отчетливо, недвусмысленно, чтобы не разъяснять каждому читателю.

Замечание полковника Маркина относительно того, что центральный эпизод разыгрывается в несколько искусственной изоляции от общей Сталинградской битвы. И если бы при всей трагичности положения батальона на вокзале было дано общее ощущение силы, от этого эти страницы только выиграли бы. Я вспоминаю, как мы настаивали, чтобы у этих людей, обреченных, некоторое облегчение было от сознания той силы, которая двигается им на выручку.

Пусть они погибли, но пафос их гибели и значение их гибели только выиграли бы от этого. Здесь же есть элементы того, что как бы искусственно отрезаны люди, они говорят о себе: я был. Даже на подводных лодках, где люди прекрасно понимают всю безнадежность, и там не исчезает ощущение внешнего мира и товарищей, которые могут оказать им помощь. Художественная выразительность воздействия на душу читателя от этого нисколько не пострадала бы, а наоборот, выиграла бы.

Одно из существенных замечаний у товарища Крутикова, что особенность советского патриотизма шире, богаче, чем тот патриотизм, который иногда прорывается у Гроссмана. Этот грех у него есть. Этот упрек надо принять, чтобы избавиться от этого греха, который у него есть.

У него как бы есть стремление очистить человека от всякой физиологии. Идет Вавилов, идет крестьянин, который любил небо, любил землю, жену и детей, и он идет на войну, чтобы вернуться к жене и детям. Все не так просто.

Современный советский человек, самый простой человек, осложнен множеством различных отношений, различных воздействий и влияний на него.

Наконец, он должен был посчитаться с замечаниями товарища Мусьякова, который притворился рядовым читателем, но это высококвалифицированный читатель, и есть подозрение, что он и сам пишет.

Он указал на композиционную разбросанность, неуловимость всех этих "рукавов".

Выражение "крыльцо" говорит о незаконченности, о том, что имеется много не доведенных концов, много обрубленных ветвей, много обещаний, которые не осуществлены. Думаю, что товарищ Гроссман должен был и на это обратить внимание.

Товарищ Арамилев, конечно, допустил неправильное сближение концепций советского писателя Гроссмана с концепциями нацизма у писателя Фейхтвангера. Это оскорбительно. Но в некоторых своих замечаниях он был полезен для товарища Гроссмана.

Как неприятно писателю, когда его упрекают, говорят, что недотянуто, когда дают советы, а тебе кажется, что ты умнее всех. Это свойственно авторской природе. Однако в таких случаях надо смириться, с большей терпимостью относиться к замечаниям товарищей.

И стоило бы даже в заключительном авторском выступлении проявить несколько большую скромность.

А в остальном считаю наше собеседование очень содержательным, очень плодотворным, несмотря на то, что получилось немного неловко перед нашими военными гостями, - писателей пришло мало и выступали они недостаточно активно.

Несмотря на односторонность этого взаимодействия, мне кажется все-таки, что эта беседа имела свой смысл и она послужит не только итогом и уроком для товарища Гроссмана, не только итогом и уроком с точки зрения редакционной практики, поскольку мы ждем дальнейшей части романа, но и в смысле всей нашей литературной критической жизни, литературной общественности. Эта беседа представляется мне не случайным местом, не пустопорожним разговором, а разговором, во многом содержательным, существенным, действенным и во многом цельным.

Еще раз - спасибо, товарищи!"

Заключительное слово Твардовского и речь Гроссмана я привела полностью.

Их неповторимые характеры, их столкновение, скрываемый и сдерживаемый поток чувств запечатлены на этих страницах. В печальный для нашей жизни момент истории...

2 февраля, когда проходило это совещание, партийная печать еще молчала.

Но хлынула эта лавина...

Через десять дней после совещания в "Новом мире" - 13 февраля - статья Бубеннова в "Правде", потом редакционная статья в "Литературной газете", статья Лекторского - в журнале "Коммунист"... Очень быстро одна за другой.

И Бубеннов - уже не Бубеннов, а "партийная печать". И все покатилось со своих (и прежде сдвинутых) мест.

"О романе В. Гроссмана "За правое дело"" - так называется информационная заметка в "Литературной газете".

В ней мы читаем:

"Ниже печатается присланное для опубликования в "Литературной газете" постановление редакционной коллегии "Нового мира", подписанное главным редактором журнала А. Твардовским и членами редколлегии Ан. Тарасенковым, В. Катаевым, К. Фединым, С. Смирновым.

В № 7, 8, 9, 10 журнала "Новый мир" за 1952 год была опубликована первая часть романа В. Гроссмана "За правое дело". Это произведение подвергалось критике в ряде писем читателей, на обсуждении, проведенном в редакции журнала 2 февраля с. г., на читательской конференции в ЦДСА, а в последнее время на страницах "Правды"".

Идет перечисление статей и авторов.

"Редколлегия журнала "Новый мир" считает, что эта критика вскрывает серьезные идейно-художественные пороки романа В. Гроссмана, посвященного ответственной теме Сталинградской битвы.

Исходя из глубоко неверной, доморощенной философской концепции...

Исчерпывающие ясные сталинские положения о причинах возникновения... Гроссман подменил...

Редколлегия считает, что она обязана извлечь все уроки из совершенной ею серьезной ошибки...