То было на рейде Гонконга.

В жаркое солнечное воскресенье, перед обедней, команда корвета была выстроена во фронт. Капитан корвета в мундире и орденах, веселый и довольный, подошел к фронту и, поздоровавшись с матросами, торжественно-радостным голосом поздравил их с царской милостью – с отменой телесных наказаний. И вслед за тем он прочитал среди глубокой тишины только что полученный из России приказ.

Матросы прослушали чтение в напряженном внимании.

– Надеюсь, ребята, вы оправдаете доверие государя императора и будете такими же молодцами, как и были! – проговорил, окончив чтение, командир, который еще до официального уничтожения телесных наказаний запретил их у себя на корвете.

– Рады стараться, вашескобродие! – дружно гаркнули в ответ матросы, как один человек.

Команда спустилась вниз к обедне. После обедни был благодарственный молебен.

Несколько дней среди матросов шли оживленные толки. Нечего и говорить, что темой бесед был прочитанный капитаном приказ. Некоторые старики матросы относились к нему с недоверием. В самом деле, что-то уж очень диковинно было. Вдруг нельзя пороть!

– Ты, Василей, понял, что вчерась читали? – спрашивал на другой день после обеда старый баковый матрос Григорий Шип своего приятеля Василия Архипова.

– Не очень, чтобы понял… Быдто и невдомек… Болтают что-то пустое ребята.

– Спина-то матросская ноне застрахована, вот оно что, братец ты мой!

– Врешь! – отвечал Архипов и хотел было ложиться отдыхать.

– То-то не вру… Уши-то у меня есть. Небось слышал, как капитан бумагу читал, что из Расеи запрет на линьки вышел… Шабаш, мол, брат. Стоп-машина!

– Пустое! – опять возразил Архипов, старый пьяница матрос, прослуживший во флоте около двадцати лет и не допускавший даже мысли, что можно обойтись без линьков.

– Экий ты Фома неверный… Ну у господ спроси…

Архипов скептически улыбнулся и только рукой махнул.

Однако немного погодя подошел к проходившему молодому мичману и спросил:

– Правда, ваше благородие, что Гришка мелет, быдто нонече нельзя пороть?

Молодой офицер стал добросовестно объяснять приказ, и старый матрос слушал его в безмолвном изумлении, видимо пораженный и сбитый с толку, но когда мичман дошел до штрафных, для которых телесное наказание отменено не было, – красное загорелое лицо Архипова снова приняло свое обычное выражение какого-то простодушного скептицизма не без оттенка лукавства.

Он поблагодарил офицера и на вопрос того: «Понял ли?» – отвечал: «Вполне отлично понял, ваше благородие», – и, когда офицер отошел, заметил товарищу с тонкой усмешкой:

– Не верь ты эфтому ничему, Гришка… Право, не верь…

– Тебе, что ли, дураку, верить? – осердился Шип.

– Дурак-то выходишь ты, а не я…

– Это как же?

– А так же! Пущай бумага вышла, а будет нужно выдрать, выдерут! – тоном глубокого убеждения говорил Архипов. – Теперче ты марса-фала вовремя не отдал или, примерно, сгрубил… Ну как тебя не выдрать как Сидорову козу? Или опять же, рассуди сам, умная голова, что с тобой делать, ежели ты пьян напился и пропил казенную вещь? Ведь не в Сибирь же… Разденут, да и всыплют…

– Врешь… В «темную» посадят.

– Какие еще выдумал «темные»? – насмешливо кинул Архипов.

– Карцырь, значит, такой будет…

– Карцырь?! – переспросил Архипов.

– Да, брат… Вчерась старший офицер наказывал его ладить. И сказывал Плентий плотник: «Будет этто каморка в трюме темная и узенькая; не повернуться, говорит, в ей». Ты пьян напился или в другом проштрафился – и сиди там один на хлебе и воде… Это заместо порки…

– Заместо порки?

– Да.

С усмешкой поглядел Архипов на товарища и с победоносным видом сказал:

– А ежели двадцать матросов наказать надо? Тогда как с карцырем?

Шип задумался.

«В самом деле, как тогда?»

– Говорю тебе, Гришка, не верь… Бумага бумагой, а выпороть надо – выпорют… Переведут в штрафные и исполосуют спину… Тогда ведь можно?..

– Штрафных можно…

– То-то оно и есть. А то еще карцыри выдумал. Нешто ребенки мы, што ли?.. Без линька, братец, никак невозможно.

– А у нас на «конверте»… Небось капитан не приказал.

– Не приказал! До первого случая…

– Ну, это ты, Василий, врешь… У нас никого еще не пороли, а уж плаваем мы год…

– Командир такой… чудной… Этакого я, признаться, отродясь не видывал… А другие… сам знаешь… Без эстого во флоте нельзя! Однако давай, братец, отдыхать!.. Что зря болтать… Нам все равно недолго околачиваться… Вернемся в Расею, в чистую уйдем!.. – проговорил Архипов, видимо не желая продолжать пустяковый, по его мнению, разговор.

И оба они растянулись у орудия.

У шкафута собралась кучка молодых матросов «первогодков». Один из них, Макар Погорелов, бойкий малорослый блондин, смышленый, с живым лицом, тихим возбужденным голосом рассказывал:

– И станут теперь, братцы, на цепь сажать… в самый трюм, значит, в темную… И приказ такой вышел: звать, мол, ее, темную-то, «Камчаткой»… [1] И скуют этто цепьми ноги и руки, и сиди… не повернись… Там, братцы, ходу нет – тесно. А окромя сухаря и воды, ничего есть не дадут!.. А уж зато линьком ни боже ни! Никто не смеет!

– И боцман не смеет? – спросил кто-то с сомнением в голосе.

– Сказывают тебе, не смеет! – решительно отвечал Макар.

– А как смеет?

– Никак нельзя – потому бумага.

– А ежели хватит?

– Небось побоится…

Боцман Никитич услыхал эти разговоры и пришел в негодование. Он подошел к разговаривающим и грозно сказал:

– Вы что разорались, черти? Ай дудки не слыхали: «отдыхать»! Ну и дрыхни или молчи!

– Да никто не спит, Афанасий Микитич! – осторожно заметил бойкий матросик.

– Ты меня учить станешь, што ли? Ты у меня смотри… Этого нюхал?..

И с этими словами боцман достал из кармана линек и поднес его к лицу молодого матроса.

И Макар и остальные ребята струсили.

– Мы, Афанасий Микитич, ничего!.. – пробормотал Макар.

– То-то ничего… Ты не галди! Беспорядку делать не годится! – с меньшею суровостью замечает боцман, довольный испугом матросов.

– Не годится, Афанасий Микитич, не годится! – поддакивают молодые матросы.

Боцман ушел.

Матросы некоторое время молчали.

Наконец кто-то сказал:

– Вот-те и не смеет!

– Издохнуть – не смеет!.. Это он для страху! – заговорил Макар.

– Для стра-а-а-ху? Он и взаправду огреет!

– Не может! Завтра, сказывали ребята, приказ от капитана выйдет, чтобы все линьки, сколько ни на есть, за борт покидать! Чтоб и духу его не было…

– А насчет того, чтобы драться, как будет, братцы? – спросил один из ребят. – Боцмана и унтера шибко лезут в морду. Как по бумаге выходит, Макарка?

Макар немного подумал и отвечал:

– Нет, братцы, и в морду нельзя… Потому телесное… Слыхал я вчера, дохтур в кают-компании говорил: «Тронуть, мол, пальцем никто не может».

– Ну?

– Ныне, говорит, все по закону будет, по правде и совести…

– Ишь ты…

– Как волю крестьянам царь дал, так и все прочее должно быть… чтобы честно!.. – восторженно продолжал матрос. – У нас на «конверте», сами, братцы, знаете, какой командир… добрый да правильный… И везде такие пойдут. Все по-новому будет… Российским людям жить станет легче… Это я вам верно говорю, братцы… А что Микитич куражится, так это он так… Бумага-то ему поперек горла. Да ничего не поделаешь!.. Шалишь, брат… Руки коротки!