Я поставил свою маленькую подружку на подобие табурета, приготовленное мной некоторое время назад для путешествий по городу (становясь на это приспособление, я, как знает читатель, без труда преодолевал дворцовые и прочие городские стены), и в доказательство насущности моих желаний выпростал из штанов то моё орудие, что вот уже несколько дней не давало мне покоя.

Тут произошло неожиданное. Моя гостья побледнела, зашаталась и лишилась чувств. Я едва успел подхватить её, потому что она чуть было не упала с табурета вниз.

Я подул на её лицо, побрызгал холодной водой из стоявшего в углу лилипутского бочонка.

Краска стала понемногу возвращаться на её щеки. Через минуту она смогла сесть, а ещё через минуту уже уверенно держалась на ногах. Это был обычный обморок. Надо полагать, увиденное произвело на неё столь сильное и ошеломляющее впечатление, что кровь отхлынула от головы и произошла естественная в таких случаях временная потеря сознания.

Однако моя гостья быстро приходила в себя, косясь глазом на мой инструмент, продолжавший оставаться поблизости - на том же табурете, перед которым мне пришлось встать на колени.

Когда, наконец, на её губах заиграла обычная для неё любезно-услужливая улыбка, свидетельствовавшая о том, что сознание вернулось к ней в полной мере, я предложил ей разоблачиться, а сам, вооружившись своей подзорной трубой, принялся изучать особенности её конституции, и уверяю любезного моего читателя, делал я это отнюдь не как бесстрастный исследователь, врач и анатом, каковым имею честь быть. Сквозь стекло все в моей гостье приобретало привычные нам, людям моего роста, пропорции, все - вплоть до самых интимных её мест, вызывавших жгучее моё любопытство.

Моя гостья охотно демонстрировала мне свои прелести, а сама продолжала коситься на мой инструмент, расположившийся в соблазнительной близости от неё и изнемогавший от желания, которое становилось тем сильнее, чем дольше я вглядывался в эти бесконечно знакомые мне формы, столь зовущие и томительные.

Как человеку, немало повидавшему в этой жизни, мне не стыдно признаться, что зрелище сие, которое было мне отнюдь не в новинку, произвело на меня впечатление неизгладимое.

Ах, как хотелось мне хоть на несколько мгновений стать таким же маленьким, чтобы эти грудки и прочие сладости были доступны мне в полной мере. Я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что моё обладание ими, какие бы формы оно не приняло, будет довольно условным и относительным. И в самом деле - проникнуть в это зовущее лоно, столь похожее на лоно моей любезной жёнушки, было для меня так же невозможно, как пройти верблюду через игольное ухо.

Однако испуг моей гостьи давно прошёл, и ей, кажется, напротив, даже не приходила в голову мысль стать такой же большой, как я, чтобы тоже получить все, что было в моих возможностях дать ей. Отнюдь. Её даже, по всей вероятности, устраивало такое положение дел, потому что она все с большим и большим одобрением и интересом поглядывала на то, что расположилось с нею по соседству.

Я на секунду закрыл глаза, и вдруг ощутил прикосновение крохотных пальчиков. Неописуемое блаженство! Будто какая-то райская птичка пощекотала меня своим клювиком. После столь долгого воздержания я наконец-то был близок к тому, чтобы отдать дань сладострастию.

Я открыл глаза. Теперь уже в роли исследуемого был я, а моя гостья выступала любознательным и заинтересованным естествоиспытателем. Она пробовала меня на ощупь, обходила со всех сторон, заглядывала в отверстие, засовывала туда свой малюсенький пальчик. Надо сказать, что размерами она уступала предмету её исследований, превосходившему её раза в полтора в длину и во столько же - в ширину. Однако это уже не пугало её. Напротив - привлекало, и вскоре она оседлала его, как наездник жеребца. Такого восторга я ещё не испытывал ни с одной из многочисленных соотечественниц, с которыми сводила меня бродяжническая судьба. Нынешнее чувство было сильнее потому, видимо, что вызывалось ощущениями гораздо более тонкими, заставлявшими всего меня трепетать от сладострастия. Впрочем, делать мне это приходилось с осторожностью, чтобы в порыве страсти не стряхнуть с себя мою гостью, которая старалась вовсю. Она даже спрыгнула на табурет и занялась моим препуциумом (тем что обычно называют крайней плотью), по мере своих слабых сил то натягивая его до упора, то ослабляя натяжение. Конечно, это требовало от неё немалого напряжения, и мне приходилось слегка помогать ей в этом занятии. Потом она снова оседлала меня и принялась ёрзать и прижиматься к моему естеству, как если бы что-то мешало ей между ног, от чего она жаждала освободиться. Её движения становились все более порывистыми и судорожными, глазки закатились, губки приоткрылись, шепча что-то неразборчивое, она тоненько постанывала, а потом её стали бить конвульсии, которые передавались и мне, и я тоже почувствовал, как на меня накатывает неодолимая волна всего того, что накопилось во мне за прошедшие недели - оно готово было вот-вот прорваться наружу. Я едва успел приподнять мою крохотную подружку, иначе её просто смыло бы мощным потоком, хлынувшим на табурет. Через несколько мгновений, когда дрожь в моих членах прошла, я поднёс мою новую подружку к губам и как мог поцеловал её. Не знаю, что почувствовала при этом она, но моё наслаждение было полным. Затем я погрузил её в бочонок с водой, уже второй раз за этот вечер пригождавшийся мне, - она вся блестела от пота.

Выкупавшись, она быстро оделась, а я, тоже приведя себя в порядок, достал из кошелька несколько лилипутских монет и протянул ей. Но она категорически отказалась их принять, и насколько я понял из её слов, готова даже была приплатить мне, что было совсем уж немыслимо. Я подумал, что найду какой-нибудь другой способ выразить ей свою благодарность (и со временем такая возможность мне представилась, о чем я ещё буду иметь удовольствие сообщить любезному моему читателю). Мы простились, договорившись встретиться на следующий день в то же время и, естественно, в том же месте.

Тут появился мой наставник, который, вероятно, прятался где-то поблизости и наблюдал за нами. Поначалу я хотел было рассердиться, но потом решил - Бог с ним. Его услуги мне ещё понадобятся, к тому же он вовсе неплохой парень. Правда, следующие его слова чуть было не посеяли розни между нами, но я опять сдержался, а он, поняв, что в своей готовности услужить мне зашёл слишком далеко, тут же стушевался и больше никогда не выступал с подобными предложениями. А предложил он вот что: ввиду того, сказал он, что упражнения сии (невольным якобы свидетелем коих он оказался) требуют от исполнителя больших физических усилий, он готов в следующий раз привести лилипута мужеского пола, который будет рад такой возможности, потому что среди лилипутов есть такие, что любой женщине предпочтут мужчину. (По прошествии времени я выяснил, что имел он в виду не кого иного, как себя самого. Общие знакомые потом говорили мне, что замечали странности в его поведении и давно уже подозревали в нем тайного старадипа - так на лилипутском языке называют сторонников однополой мужской любви.) Но тут я сказал своё категорическое «нет», поскольку всегда считал сие противным божеским установлениям и самой природе человеческой, и моей природе в особенности, хотя и был далёк от того, чтобы осуждать за это других. На этом разговор наш закончился.