Вероника улыбалась, ее глаза блестели, а на щеках играл нежный румянец. Джон хотел одного: прижать ее к себе, покрыть поцелуями, предложить ей весь мир!

Однако ждал. Не сейчас. Она должна полюбить его. Должна захотеть его так же сильно и так же страстно, как хочет ее он. Сейчас она просто доброжелательна, ничего больше, а он… он умирает каждую ночь и каждый день.

— Ты выглядишь все более усталой с каждым днем.

— Так и есть. Я все хуже себя чувствую. Плохо сплю.

Он попытался сглотнуть нервный комок в горле.

Она приходила в детскую каждую ночь. Проверяла Джеки, иногда уходила сразу, иногда оставалась на полчаса, иногда на всю ночь. И при этом спала с открытыми глазами.

А он изнывал от плотского желания. Вероника была так близка, так доступна — и так невообразимо далека от него.

Днем он спускался вниз — и пытка повторялась. Джеки заходился плачем в его присутствии.

Все могло бы быть иначе, если бы они жили дома…

А почему, собственно, им не жить дома?!

Вероника по-детски облизала кончики пальцев, не в силах оторваться от соуса. В теле Джона бушевал пожар, а в голове начал зарождаться план. Глаза подозрительно заблестели.

— Я преклоняюсь перед тобой за то, что ты делаешь для моего сына, Вероника…

— Я всегда буду делать для него все… Я люблю его.

Джон смотрел на ее грудь и не мог оторвать глаз. Нежная шея, плавный изгиб плеча, ложбинка между грудями… Он сойдет с ума, если не прикоснется к ней.

Атмосфера сгущалась, словно потрескивала невидимыми молниями. Под тонкой тканью синего платья отчетливо проступили напрягшиеся соски. Она была возбуждена не меньше, чем он!

Джон судорожно перебирал варианты. Она должна остаться с ним. Вероника не может исчезнуть из его жизни. Но ведь и ее самое сильное желание — не расставаться с Джеки! Так почему бы не предложить ей остаться с мальчиком… в доме Джона!

Он машинально ел нежнейшего цыпленка, не сводя глаз с Вероники. Она так же пристально смотрела на него, осторожно облизывая верхнюю губу.

— Почему десерт не ешь? Не нравится?

— Очень нравится.

— Тогда почему?

— Так…

— Мы взрослые люди, Вероника.

— Не понимаю, о чем ты.

— Понимаешь. И чувствуешь то же, что и я. Поэтому и не можешь есть. И плохо спишь. И…

Он замолчал, увидев, как участилось ее дыхание. Медленно протянул руку и накрыл ее дрожащие пальцы. Напряжение в воздухе было почти материальным.

Джон медленно поднес руку Вероники к губам.

— Вероника…

Внутри взорвался огненный фонтан. Ничего не осталось на свете, только фиолетовые озера огня и страсти. Только черная буря волос. Только нежнейшая кожа, горящая под его губами. Только томительное и нежное имя, как рокот волн — ВЕРОНИКА!

Дыхания у нее не осталось. Сердцебиение так участилось, что она его и не чувствовала. Все плыло перед глазами, и только пальцы Джона, могучие, теплые, невыразимо нежные, скользили по ее шее…

А потом его губы прижались к ее губам, ласкающим движением прошлись по нежной коже и вдруг обожгли яростным, требовательным напором, разбудили в ней то, с чем она так мучительно боролась последние дни. И не стало больше границ и условностей, не стало смущения и тревоги, а пришло лишь блаженство и облегчение, и огонь в крови больше не жег, а согревал, наполнял тело золотистым легким паром, уносил по горячей и нестрашной реке желания в море страсти, и мужчина со стальными глазами больше не казался властным и пугающим, потому что она с удовольствием отдавалась в его власть сама, не боясь этого и мечтая о его объятиях.

Жадный рот мужчины уже достиг ее груди и Вероника — стыдливая скромница Вероника — выгнулась в диком и блаженном стоне, раскрылась навстречу бешеной страсти мужчины.

Она не открывала глаз, она стонала все громче, и ее стоны только подстегивали страсть мужчины. Она вдыхала терпкий, свежий аромат его темных волос, наслаждалась неудержимой силой этих могучих рук, горделиво и нежно ласкала широкие плечи, принадлежавшие отныне — она знала это точно — только ей одной, пила его дыхание и умирала от счастья.

Как сквозь золотой туман, Джон услышал ее счастливый всхлип:

— Джон… Возьми меня… Прошу… Я так хочу тебя…

И золотое пламя сомкнулось вокруг них, слепящая тьма затопила вселенную, и мир прекратил свое существование.

Вероника пребывала в некоем странном, возможно, пятом или шестом измерении, ее тело то и дело сводила сладкая судорога, глухие стоны вырывались из груди, а Джон все ласкал и ласкал ее, его жадные губы бродили по плечам, рукам, губам девушки.

Совсем иная, незнакомая Вероника Картер, напрочь растерявшая всю свою стыдливость, сама раскрывалась ему навстречу, подобно нежному экзотическому цветку, сама приподнимала дрожащим пальцами отяжелевшие груди, чтобы уже через секунду ощутить новый взрыв вулкана, бушующего внутри ее тела.

Она никогда в жизни не испытывала ничего подобного. Жар и лихорадка, туман в глазах и удивительная ясность в мыслях, вернее, всего лишь в одной мысли: «Я его хочу!».

Джон уже стягивал с нее платье, когда она, извернувшись, впилась ему в губы жадным и страстным поцелуем, удивившим и немного напугавшим ее саму. Языки сплелись в битве, одинаково сладкой и страшной.

Вероника больше не могла терпеть. Все ее существо вопило, молило о близости, жаждало ее, страшилось ее и не мыслила, что может быть иначе. Она уже злилась на Джона за то, что он так долго тянет.

А потом она услышала его неразборчивый, торопливый шепот. Нежные и бесстыдные слова. Тихую мольбу, яростное требование близости.

Словно во сне, она ощутила, как он осторожно тянет вниз тонкую ткань ее трусиков, и тут в происходящее совершенно некстати включился рассудок.

Она вспомнила, кто перед ней. Джон Леконсфилд. Известный герой-любовник. Проще говоря, бабник. Человек, на счету которого сплошные любовные победы, ни одного отказа.

Мужчина, которому Вероника Картер никак не может подарить свою девственность, хотя именно этого страстно жаждет ее тело.

Рассудок пока еще проигрывал инстинкту, но его тонкий голосок звучал все тверже.

В этот момент Джон назвал ее по имени, и Вероника окончательно опомнилась. Краска стыда залила ее щеки, девушка даже зажмурилась, представив, что она собиралась сделать еще мгновение назад.

Она вывернулась из его объятий, дрожащая, растрепанная, полуобнаженная, отшатнулась к стене и беспомощно вскинула руку с растопыренными по-детски пальцами.

— Я… я слишком много выпила!

Голос дрожал. Вероника потупилась, чтобы не видеть лица Джона, и тут увидела свою обнаженную грудь. Теперь румянец просто сжигал ее щеки.

Джон почти прорычал в ответ:

— При чем здесь вино?

— Его было слишком много… Я не знаю, что на меня нашло… Мне надо сесть… Господи, я сейчас завизжу, наверное… Что это было?

— Я могу тебе объяснить…

— Не надо!

— Вероника!

Она отшатнулась, почти упала в кресло, а Джон бросился к ней. Она действительно едва не завопила, но он успокаивающе вскинул руки.

— Послушай… послушай меня, Вероника, пожалуйста! Почему ты… что тебя остановило?

Его глаза казались черными в полутьме кухни, а еще в них горело пламя. Адское пламя, которое наверняка ждет и Веронику Картер, если она и впредь будет слушать свое глупое и разнузданное тело!

Она откашлялась и постаралась, чтобы ее голос звучал твердо.

— Личная гигиена, например. Я не люблю случайных и коротких связей.

Джон Леконсфилд не стал спорить. Он просто очень медленно и очень легко провел пальцем по ее волосам, нежно коснулся маленького ушка… Вероника вспыхнула и задрожала. Волны возбуждения вновь загуляли по всему телу. В глазах лорда Февершема поблескивала откровенная насмешка.

— Ты ведь не веришь сама себе. Кроме того, почему наша связь должна быть короткой?

Ага, длинной. На целых три ночи. Или на четыре.

Она откинулась на спинку кресла, ускользая от его пальца и одновременно отчаянно злясь на собственное тело, так подло предавшее ее в самый неподходящий момент.