— Спасибо вам за все, — произнес я тепло и дружелюбно. Затем снова превратился в тупого араба, потрясенного оказанной ему честью. — Я твой должник, о обладатель многих достоинств! Да будут твои дни счастливыми, да проснешься ты завтра сильным и здоровым!

Сейполт пронзил меня полным ненависти взглядом. Я, пятясь, стал отступать к двери, — не из-за боязни нападения, а просто утрируя традиционную манеру учтивого прощания, чтобы поиздеваться над ним. Я добрался до двери, тихонько приоткрыл ее, и передо мной снова возник Рейнхарт. Я ухмыльнулся и почтил его глубоким поклоном; он подтолкнул меня к выходу. По пути я замешкался, чтобы полюбоваться содержимым шкафов, где красовались разные редкостные произведения искусства: ацтекские статуэтки, европейское стекло, хрусталь, русские иконы, обломки древнеегипетских и античных статуэток. Среди этого невероятного смешения стилей и эпох я заметил ничем не примечательное простенькое серебряное колечко с лазуритом. Когда Никки играла своими золотистыми волосами, оно было у нее на пальце. Я хотел стянуть кольцо, но не смог: Рейнхарт очень внимательно следил за мной.

На пороге я обернулся и начал произносить витиеватую формулу благодарности, но блондинчик не дал мне закончить: на сей раз этот арийский ублюдок с великим наслаждением захлопнул дверь так, что едва не расквасил мне нос. Я зашагал по гальке, погруженный в размышления; забрался в такси Билла.

— Поехали домой.

— Ха, — прорычал безумный американец. — Играй с болью, играй боль… Ему легко говорить, этому сукиному сыну, ему легко говорить. Вот она, лучшая в истории игр линия обороны, только и ждет, чтобы я схватил себя за маленькую розовую попку, понял? «Пожертвовать собой ради победы!» Я надеялся, что они попасуют немного и дадут мне отдохнуть; нет, ни фига! Квортербекто оказался ифритом, только прикинулся человеком. Я его раскрыл, понял? Когда он подавал, мяч всегда бывал раскаленным, как уголь в печке! Что мне стоило сразу догадаться, уже тогда все просечь? Огненные демоны! Понимаешь, немного горящей серы с дымом, и судья не замечает, что они пытаются сорвать лицевую маску.

Ифриты всегда обманывают. Ифриты хотят, чтобы ты знал, что будет после смерти, когда они смогут делать с тобой все, что им заблагорассудится. Им нравится так играть с мозгом. Ифриты… Весь вечер одни бланжировки. Печет, как в аду.

— Поедем домой, Билл, — произнес я погромче. Безумный американец повернулся, окинул меня взглядом.

— Тебе легко говорить, — пробормотал он; старенькое такси тронулось с места.

По пути в Будайин я позвонил лейтенанту Оккингу и рассказал все о Сейполте и записке Никки. По-моему, информация не очень заинтересовала его.

— Сейполт — ноль без палочки, пустышка, — сказал Оккинг. — Богатая пустышка из Нового Рейха.

— Никки была очень напугана, Оккинг:

— Скорее всего, она наврала о том, куда хочет уйти. Уж не знаю, зачем это понадобилось твоей подруге. А когда все пошло не так, как она планировала, попыталась рассказать тебе правду. Ну, а тот, с кем она связалась, прервал разговор.

Здесь Оккинг, наверное, пожал плечами. — Никки сделала большую глупость, Марид. Очевидно, ей пришлось плохо, но Сейполт тут ни при чем.

— Возможно, немец действительно богатая пустышка, — ответил я мрачно, — но он умеет очень хорошо врать при допросе с пристрастием. Что-нибудь прорисовывается с убийством Деви? Как думаешь, оно связано со смертью Тамико?

— Скорее всего, никакой связи нет, дружок, как бы ты с твоими блатными коллегами ни старался ее придумать. Сестры Черной Вдовы просто принадлежат к типу людей, которых, как правило, убивают. Они напрашиваются на это, и рано или поздно кто-нибудь решает уважить их настырность. То, что двух Сестер убили почти одновременно, — просто совпадение.

— Какие улики ты нашел в квартире Деви? Оккинг долго не отвечал. Потом сказал:

— Черт возьми, Одран, ни с того ни с сего у меня появился новый напарник?

Что ты о себе возомнил, мать твою? Ты что, допрашиваешь меня? Как будто не знаешь, что я не могу обсуждать с тобой результаты расследования, даже если бы захотел, а такое бредовое желание мне и в голову не приходило. Пошел к такой-то матери, Марид. Ты приносишь несчастье.

Я сунул телефон в сумку и закрыл глаза. Поездка была долгой, пыльной и душной. Я бы добавил — тихой и комфортабельной, если бы не бесконечное бормотание Билла и прединфарктное состояние его такси. Я размышлял о Сейполте и Рейнхарте; Никки и Сестрах; неизвестном убийце Деви; о маньяке, замучившем Тамико… Никакой логики, никакой связи.

Именно это пытался доказать мне только что Оккинг: события последних дней выглядят бессмысленными, потому что являются таковыми! Нельзя найти мотив для немотивированного убийства. Только сейчас я вдруг осознал, чту такое бессмысленное насилие, рядом с которым существовал, которое составляло неотъемлемую часть жизни. Я игнорировал все это, воображая, что у меня природный иммунитет. Мой разум пытался вопреки логике соединить никак не соединимые события, составить из них единую картину, — словно увидеть в рассыпанных по небу звездах очертания мифических животных и воинов.

Бессмысленное, дурацкое занятие; но человеческий мозг ищет всему объяснение. Он жаждет порядка во всем, и только сильнодействующее зелье типа РПМ или соннеина способно унять или, по крайней мере, немного отвлечь серые клетки.

Кстати, отличная идея! Я вытащил коробочку с пилюльками и проглотил четыре «солнышка». Биллу я не стал предлагать: он получил за свое удовольствие авансом и не нуждался в дополнительных развлечениях.

Я велел безумному американцу остановить машину у Восточных ворот. Плата за проезд составила тридцать киамов, я дал ему сорок. Билл долго не отрывал взгляда от денег, пока я не засунул хрустики в карман его куртки. Билл поднял на меня взгляд, прищурился, словно увидел впервые.

— Тебе легко говорить, — прошептал он.

Я хотел выяснить еще кое-что и сразу отправился в магазин на Четвертой улице, торгующий модиками. Хозяйкой модишопа была чудная, вечно дергающаяся старуха, которая в свое время одной из первых вставила в свою башку розетку для модика. Думаю, хирурги, промахнулись на миллиметр-другой — она всегда возбуждала горячее желание поскорее убраться подальше от нее. Лайла не могла ни с кем говорить не скуля и не хныкая: пожилая дама склоняла голову набок и смотрела на собеседника так, словно она — маленькая улитка в саду, а он вот-вот на нее наступит. Иногда хотелось сделать это, но старуха была слишком шустрой… Выглядела Лайла соответственно своей профессии: длинные нечесаные седые волосы, густые седые брови, бескровные сморщенные губы; все зубы давно покинули насиженные места; кожа почти черная, сухая и словно покрытая коростой, а длинные скрюченные пальцы идеально соответствовали расхожим представлениям о ведьмах. Все двадцать четыре часа в сутки на башке у нее красовался какой-нибудь модик; но ее собственная яркая личность — не очень приятная, к слову сказать, — пробивалась через все искусственные преграды. То ли модик воздействовал не на те участки мозга, то ли влиял недостаточно сильно, то ли охватывал меньше серых клеточек, чем положено. Получалась нелепая, но по-своему забавная картина: Дженис Джоплин[7] с вкраплениями характера Лайлы, маркиза Жозефина Роза Кеннеди, то и дело разражавшаяся очень нехарактерными для изысканной леди гнусавыми взвизгами-всхлипами. Что ж, магазин принадлежал Лайле, и тот, кто не в силах был ее выносить, просто делал покупки в другом месте.

Я захаживал к Лайле, потому что хозяйка любезно позволяла мне проверять любые модики и училки, поступавшие в продажу, вставляя их в свою розетку. Когда мне надо было обогатиться знаниями, я всегда отправлялся к Лайле, надеясь, что, пройдя через мозг этой дамы, искомые сведения не исказятся настолько, чтобы стать причиной моей преждевременной смерти.

Сегодня вечером она решила побыть собой, вставив лишь училки по ведению документации и учетно-хозяйственной работе. Боже мой, значит, прошел целый год: как незаметно летит время для усердных пользователей пилюлек вроде меня!