Квазииндуска, как и квазияпонка до нее, не стоили того, чтобы ради них болела голова у власть предержащих. Они были плохими гражданками своей страны; они не заслужили правосудия.

Я оглядел улицу. Все здания на той стороне, где стоял дом Деви, были на одно лицо: низенькие, с побеленными стенами, плоскими крышами, зелеными дверьми и окнами с зелеными ставнями. Где тут укрыться Бонду? Он мог пробраться в квартиру жертвы, спрятаться там и ждать, когда она вернется с работы; мог подстерегать Деви где-то поблизости. Я пересек древнюю, вымощенную булыжником улицу. На противоположной стороне у некоторых домов были низкие крылечки с железными перилами. Подойдя к дому напротив жилища Деви, я сел на верхнюю ступеньку и огляделся. На земле, прямо под ногами, справа от лестницы валялось несколько сигаретных окурков. Кто-то сидел здесь до меня и курил; может быть, человек, живущий в этом доме, а может, и нет. Я опустился на корточки и стал разглядывать окурки. Вокруг фильтра каждого блестели три золотых ободка.

В книгах о Джеймсе Бонде говорилось, что он курил сигареты, сделанные специально по его заказу из табака какого-то особого сорта… На эти сигареты были нанесены три золотых ободка. Убийца серьезно отнесся к делу: использовал древний пистолет небольшого калибра, очевидно «Вальтер-ППК», в точности как Бонд. Я вспомнил, что агент 007 держал свое курево в портсигаре из оружейной стали, куда вмещалось пятьдесят сигарет; интересно, сделал ли псевдо-Бонд себе такой же?

Сунул окурки в сумку. Оккинг требует доказательств. Теперь они у меня имеются. Конечно, это не значит, что лейтенант сразу согласится с ними Я взглянул на небо: уже поздно, сегодняшняя ночь будет безлунной. Тоненький, девственно-нежный серпик новой луны появится только завтра, возвестив начало священного месяца рамадан. Завтра, после наступления темноты, нараставшее за светлое время лихорадочное возбуждение жителей Будайина перейдет в настоящую истерику. Зато днем у нас будет царить тишина.[9] Мертвая тишина. Мертвая… Я тихонько рассмеялся, пробираясь по узкой улочке к бару Френчи Бенуа. Мертвецов я уже навидался вдоволь, и возможность побыть немного в тишине и спокойствии казалась неотразимо привлекательной.

Каким же я был глупцом…

Бисмиллях ар-Рахман ар-Рахим… Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного.

Это сто восемьдесят пятый аят «аль-Бакары» («Корова»), второй суры Благородного Корана. Посланец Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, указал нам блюсти пост в священный период рамадана, девятого лунного месяца по арабскому календарю, что является одним из пяти столпов веры.

В течение всего месяца правоверным запрещается есть, пить и курить от зари до захода солнца. Полиция и религиозные лидеры строго следят за тем, чтобы даже такие, как я, мягко говоря, пренебрегающие своими духовными обязанностями люди, не смели нарушать запрет. Ночные клубы и бары закрываются на весь день, вместе с кафе и ресторанами. Запрещено даже выпить глоток воды,[10] пока не наступит полночь. Когда же наконец на землю опускается темнота и приходит время дозволенной трапезы, мусульмане начинают пировать и веселиться. Атмосфера, царящая повсюду, такова, что даже добропорядочные жители других частей города, благоразумно избегающие заглядывать в наш квартал весь год, могут без опаски прийти в Будайин и расслабиться в уютном кафе.

В течение всего месяца в мусульманском мире ночь полностью заменит день: все перевернется с ног на голову, за исключением неизменной пятикратной молитвы. Молиться необходимо как обычно, поэтому правоверный встает на рассвете, дабы исполнить свой долг, но пост не прерывает. Его босс может разрешить ему сходить домой во второй половине дня и пару часов вздремнуть, чтобы хоть немного компенсировать ночное бдение, когда мусульмане наслаждаются до рассвета тем, что запрещено им после восхода солнца.

Во многих отношениях ислам — красивая и элегантная вера; но, увы, общая черта всех религий в том, что они уделяют куда больше внимания необходимости соблюдения всяческих ритуалов и предписаний, чем облегчению жизни верующих.

Рамадан часто крайне затрудняет существование грешникам и нечестивцам нашего квартала.

И все же некоторые проблемы в это время намного упрощаются. Я, например, изменил свое расписание, передвинув все на несколько часов вперед, и мои дела совершенно не пострадали. Точно так же поступили и владельцы ночных клубов.

Конечно, если бы я имел неотложные дела днем, например, и должен был регулярно поворачиваться лицом к Мекке и возносить молитву, мне пришлось бы намного труднее.

Итак, в первую среду рамадана, успешно адаптировавшись в новых условиях, я сидел за столиком маленького кафе на Двенадцатой улице с изящным названием «Кафе Солас». Уже почти наступила ночь; я играл в карты с тремя парнями, опустошая маленькие чашки густого кофе без сахара и лакомясь кусочками пахлавы.

Именно это и служило предметом злобной зависти Ясмин. Сама она сейчас должна была отрабатывать свои хрустики в заведении Френчи, повиливая хорошенькой маленькой попкой, и очаровывала клиентов, раскалывая их на шампанское. Моя девочка работала, а я вкушал сласти и играл в карты. Лично мне казалось вполне нормальным стремление облегчить себе жизнь, когда выдается возможность, даже если при этом Ясмин вынуждена отдавать своему ремеслу десять изматывающе-долгих часов молодой жизни. Я считаю это естественным порядком вещей.

Мои приятели составляли довольно разношерстную компанию. Махмуд — перв; он ниже меня, но шире в плечах и бедрах. Эта бывшая девочка стала мальчиком пять-шесть лет назад. Ей даже пришлось немного поработать у Джо-Мамы. Сейчас Махмуд жил с настоящей фемой, промышляющей в том же баре. Интересное совпадение…

Жак был марокканским христианином, убежденным гетеросеком, твердо верил в то, что, будучи на три четверти европейцем (тем самым переплюнув меня на целого предка!), имеет право на особое отношение окружающих, и вел себя соответственно. Он не пользовался всеобщим уважением и любовью: всякий раз, когда намечались всякие празднования или вечеринки, Жак узнавал об этом с небольшим опозданием. Однако его всегда приглашали поучаствовать в карточных играх: если уж кто-то должен проигрывать, пусть это будет гяур-христианин.

Сайед Полу-Хадж — высокий, хорошо сложенный, довольно состоятельный парень и убежденный гомосек: он умер бы от стыда, показавшись на публике в обществе любой женщины, будь то фема или обрезок. Сайеда прозвали «Полу хаджем» неспроста. Он такой пустоголовый, что, приступая к какому-нибудь делу, обязательно забудет о нем, не дойдя и до середины, загоревшись парочкой других идей. Хадж — почетный титул, который человек получает, совершив паломничество в Мекку, составляющее один из столпов ислама. Несколько лет назад Сайед действительно решил отправиться в священный город, преодолел примерно полтысячи миль, но неожиданно повернул назад, ибо в голову ему вдруг пришла блестящая мысль о том, как провернуть беспроигрышную финансовую операцию; увы, суть ее он забыл по пути домой… Сайед немного старше меня, он щеголяет тщательно подстриженными усиками, которыми страшно гордится. Не могу понять, почему: никогда не считал такую вещь, как усы, большим достижением, если, конечно, вы не начинали свою жизнь так, как Махмуд. То есть девочкой.