После редакционного собрания Гнева Ванесса Аб¬рамс вылетела из дверей Констанс Биллард и понеслась вниз по ступенькам. Ее волосы не разлетались позади, игриво подпрыгивая на плечах, потому что она брила голову и волос у нее, в общем-то, не было. Ей также не приходилось волноваться, что можно подвернуть ногу на высоких каблуках, потому что она никогда не ходила на каблуках. Честно говоря, она даже туфель никогда не носила, только ботинки. Такие здоровые, с железными носками.

Причиной, по которой Ванесса так спешила, было то, что Руби поручила ей купить целый список всякой фигни в магазине здорового питания, и ей нужно было выполнить это поручение и оказаться дома раньше родителей — на тот случай, если она забыла убрать свидетельства своей режиссерской деятельности: вдруг они найдут их и раскроют ее секрет.

На последней ступеньке она чуть не сбила с ног человека, увидеть которого никак не ожидала, Дэн, ее бывший лучший друг и бойфренд. Его светло-каштановые волосы были аккуратно подстрижены с длинными бачками, обрамляющими серьезное лицо, на нем был серый пиджак, который выглядел французским и дорогим. И это тот парень, который раньше стригся лишь тогда, когда уже ничего не мог видеть, и носил одни и те же коричневые вельветовые брюки с обтрепанными краями и протертыми коле¬нями.

Ванесса подтянула свои черные шерстяные колготы и скрестила руки на груди. «Привет». Какого хрена ты вообще здесь делаешь?

«Привет», — ответил Дэн. — «Я вот Дженни жду», — пояснил он! — «Сегодня получил работу. Хотел с ней поделиться».

«Чудесно». Ванесса ожидала, что Дэн скажет что-нибудь еще. В конце концов, это он изменял ей с той сучкой Мистери, и это он продался ради славы. Мог бы хоть за это извиниться.

Дэн продолжал молчать, перебегая глазами от ее лица к школьным дверям и обратно. Ванесса видела, что он умирает от желания рассказать о новой работе, но не собиралась дарить ему это удовольствие и о чем-нибудь спрашивать.

Она вытянула баночку вазелина из кармана своего черного бомбера и нанесла немного на губы. Для нее это было наибольшим подобием блеска для губ. «Я видела твою сестру в школе, она говорила с учителем рисования. Она сейчас выйдет».

«Ну как дела?» — спросил Дэн как раз в тот момент, когда она собиралась уйти.

Ванесса предположила, что он спрашивает лишь для того, чтобы она потом спросила у него, и он мог бы рассказать о том, как его номинировали на Пулитцеровскую премию или еще какой-нибудь бред.

«Мои родители сегодня приезжают», — ответи¬ла она, немного отступая. «Ты же знаешь, какая это радость для меня», — добавила она и пожалела. Излишне было напоминать им обоим, что они знали все друг о друге, теперь, когда они не разговаривают. «Ну ладно. Пока».

«Ага». Дэн поднял руку и подарил ей широкую улыбку из разряда фальшивых омерзительных улыбок — так он не умел улыбаться до тех пор, пока не начал ходить по модным показам с их агентами, посылающими воздушные поцелуи, и стремными поэтессами-шлюхами. «Приятно было тебя видеть».

Тебя тоже приятно было видеть, жополиз хренов, ответила про себя Ванесса, направляясь в сторону Лексингтон-авеню, чтобы сесть на метро до Уильямсберга.

В общем-то, было довольно приятно увидеть Дэна, и ей хотелось рассказать ему что-нибудь еще. Ей хотелось рассказать ему, что непрерывное «Мы — творческие люди, прислушайся к нам» ее родителей душило каждую каплю креативности в ней. Что ее родители даже не догадывались о том, что она снимает фильмы, хотя это было практически единственным, чем она наслаждалась. Что они не знали о том, что ее заранее приняли в университет Нью-Йорка лишь благодаря ее искусству, И что они даже не узнают за время своего двухнедельного пребывания, что шкаф в ее комнате забит под завязку кинооборудованием и любимыми старыми фильмами. Но как иронично, что Руби, которая никогда не училась в колледже, постоянно носила кожаные штаны, хоть и была вегетарианкой, и играла на бас-гитаре в странной, шумной, мужской гаражной группе, была творческим ребенком, их любимицей.

Н-да. Дэн бы насладился этим. Ну, если бы они еще разговаривали.

Доехав да Уильямсберга, она вылетела из метро и поспешила в магазин здорового питания в нескольких кварталах. «Соевая моцарелла, беззерновая лапша для лазаньи, темней…» — читала она список Руби. Сегодня Руби готовила свою знаменитую соевую лазанью по случаю приезда родителей. И еще одна вещь превращала Ванессу в изгоя. Она была мясоедкой, тогда как Руби и родители были вегетарианцами.

Она вытащила упаковку темпея из холодильника. «Ты даже не похож на еду», — сказала она ему, кладя темпей в свою корзину. Она покачала головой и хмуро улыбнулась, идя по проходу в поисках беззерновой секции. Ее отец постоянно разговаривал с неодушевленными предметами, что было частью образа «художника на своей волне». Но Ванесса не была до конца художницей (пока что). И если она не найдет хоть кого-то, с кем можно поговорить, кроме упаковки вегетарианского заменителя мяса, вкус которого ей даже не нравился, она станет хуже чем «на своей волне»: она просто свихнется.

«Почему бы тебе просто не выбраться из дому и не заняться чем-нибудь с друзьями?» — спрашивала все время Руби, когда Ванессе было грустно, тоскливо и одиноко. Ванесса на этот вопрос реагировала так же, как и на другой: почему ты не носишь другие цвета вместо черного? Да потому что для нее черный был цветом, единственным цветом. Так же как Дэн был единственным другом. Будет странно, когда родители спросят о нем, и еще более странно, что не с кем будет провести каникулы.

Разве что… Разве что она найдет, с кем их провести.

А вот и он! Дженни слетела со школьных ступенек. Лео — как Леонардо, естественно, как Леонардо да Винчи, который был великим, если не величайшим, художником с ее точки зрения, — Лео, ее Лео ждал возле школы, как и подобает хорошему бойфренду, лучшему бойфренду. Очень высокий, с очень светлыми волосами, со счастливыми голубыми глазами, умилительно кривоватыми зубами и стремительной походкой. И он был ее, всецело ее!

«Смотри, твой брат», — подбежав к Лео, она услышала сзади голос своей новой лучшей подруги Элис Уэллс. Всего в нескольких шагах от них стоял Дэн, сгорбившись и засунув руки в карманы, будто ей опять было десять, и он забирал ее из школы.

Дженни поднялась на цыпочках и чмокнула Лео в щечку, пока Дэн наблюдал со стороны. «Привет», — промурлыкала она Лео на ушко, чувствуя себя совсем взрослой. Если повезет, весь класс — нет, вся школа — завистливо наблюдает за ними.

«Ты такая теплая», — пробормотал Лео, беря ее маленькую ручку в свою грубую и неуклюжую. Его запястье случайно задело ее грудь, и он покраснел.

Дженни Хамфри была крошечной, самой низкой девочкой в своем девятом классе, но с самой большой грудью в целой школе или даже в целом мире. Грудь была такой, большой, что Дженни подумывала о хирургическом уменьшении, но после некоторых раздумий решила, что грудь — часть того, что сделало ее собой, и решила оставить все как есть. Дженни привыкла, что люди случайно натыкаются на ее грудь, ведь она так сильно выпирает, но Лео явно никак не мог разобраться, как вести себя.

Конечно, не мог.

«Ну, чем займемся?» — спросил он едва слышно. Поначалу Дженни с трудом понимала его речь, так как он говорил почти шепотом и предпочитал письма телефону. Но, подумав хорошенько, ей вроде бы даже понравилось, что никто не мог подслушать, что Лео говорит ей. Будто личный язык. И это придавало Лео опасности и таинственности, как у кого-то с темным прошлым.

Дэн все знал о Лео Беренсене, мальчике, с которым Дженни познакомилась по Интернету, но никогда его не встречал. Он подошел и представился. «Так ты десятиклассник? Из Смейла? Слышал, там очень развито графическое искусство».

«Ага», — ответил неслышно Лео, едва взглянув на Дэна. Дженни сжала его руку и широко улыбнулась, как будто его слова мир спасли. «Очень даже».