Отношения Софи с поклонниками не были только платоническими. Долгое время Нобель делал вид, что ничего не замечает, и оплачивал квартиру, отели, драгоценности, лошадей, вино, шляпки и многое другое. Наконец он решился немного её пожурить. Софи его не слушала и продолжала свои проказы, которые, несомненно, приносили ей, измученной суровостью человека, которого язык не поворачивается назвать её любовником, определённое облегчение. И тогда Альфред порвал с ней, посоветовав ей найти нового покровителя.

Она не колеблясь согласилась принимать от Нобеля ежемесячное содержание взамен на отказ от претензий любого рода. Софи обещала больше его не тревожить. И спустя какое-то время она нашла себе нового любовника — венгерского офицера Капи фон Капивара[43], который зарабатывал себе на жизнь ремеслом жокея на скачках. Нобель решил доиграть свою роль до конца — он отправил Софи любезное письмо с наилучшими пожеланиями и с тех пор почти с ней не встречался. Он по-прежнему обещал пожизненно выплачивать ей содержание в размере 300 тысяч… венгерских марок. Софи была упомянута и в его завещании в числе наследников.

В сентябре 1891 года у нее родился ребёнок. Нобель видел его лишь однажды, в 1894 году. Тогда он сказал Софи: «Твоя дочь очень миленькая, и было бы очень хорошо, если бы она стала воспитанной и образованной девушкой… Но для этого нужно забыть обо всех любовных приключениях и безумствах. Даже после всего, что случилось, я могу сказать тебе, что ты самое очаровательное существо на свете, из которой чувствительность так и плещет, и это совсем не плохо. И мне кажется, что ты можешь быть достаточно благоразумной, особенно когда ты находишься далеко от улицы Пратер и своих родителей».

Нужно заметить, что жадность родителей Софи выводила Нобеля из себя, тем более что, отделавшись от Софи, он не смог отделаться от них. Отец его бывшей пассии начиная с 1888 года буквально засыпал Нобеля письмами, в которых упрашивал его не бросать Софи. Затем тон изменился, и в письмах всё чаще стали появляться упоминания о денежных вопросах…

Капи фон Капивар женился на Софи в 1895 году. Прошло совсем немного времени, и он бросил свою жену и дочку на произвол судьбы.

Тогда Софи обратилась к Раньяру Шольману, душеприказчику Нобеля, с требованием купить у неё 216 писем её бывшего любовника. Она угрожала, что в случае отказа она их опубликует. Естественно, она просила за них заведомо завышенную цену. Поторговавшись, Шольман заплатил ей 12 тысяч флоринов. Сейчас часть из этих писем находится в Фонде Нобеля, другая — у его семьи. К сожалению, большинство из них недоступно.

Когда Альфред писал одну из своих поэм, на этот раз на шведском языке, он по-прежнему думал о Софи. Поэму эту обнаружили после его смерти; её фрагменты были разбросаны по его бумагам, что для Нобеля было вполне естественно.

Здесь мы опять обнаруживаем следы влияния Шелли. О нём нам напоминает разочарование в реальности, которое испытывает совсем молодой человек при виде океана, не внушающего ему никаких величественных мыслей, разочарование, которое позже ранит его прямо в сердце, как только он узнаёт, что Софи, как и Дульсинея, так далека от образа Прекрасной Дамы, существующего лишь в его мечтах, что ей свойственна алчность больше, чем многим людям, и что она просто женщина, женщина со своими достоинствами и недостатками… Все эти «кривые зеркала» существуют где-то за пределами «зеркала воображения» Нобеля. Другими словами — в реальной жизни.

1892 год оказался очень важным в жизни Берты фон Зутнер: в Берне состоялся международный конгресс пацифистов. Он состоялся по инициативе американского президента Бенджамина Гаррисона[45], который предложил европейским правительствам объединиться и создать международный арбитражный суд. Берта могла считать это исполнением своих желаний и вознаграждением за свои старания. Альфред Нобель был также приглашен на конгресс.

Последний, прежде чем отправиться на конгресс, обратился с просьбой о консультации к турецкому дипломату в отставке Аристаши-бею. Нобель полагал, что дипломатический опыт, который был у Аристаши-бея, поможет ему лучше вникнуть в животрепещущие вопросы мирного сосуществования народов. У него не было уверенности, что конгрессы, подобные Бернскому, а также пацифистские объединения, в деятельности которых принимала участие Берта фон Зутнер, могут оказать какое-то влияние на ход мировой истории. Нобель понимал, что идеалы у них были общие, но вот что касается путей их реализации, то здесь единства не было.

Аристаши-бей объяснил Нобелю, что нация, способная быстро мобилизовать свои войска и располагающая мощным и современным оружием, в случае необходимости не преминет напасть на врага. Именно поэтому следовало установить чёткую процедуру разрешения межгосударственных конфликтов. В одном из писем от 1892 года Нобель сообщает об этом Берте фон Зутнер: «Можно и даже нужно как можно скорее добиться того, чтобы страны единодушно взяли на себя обязательство нападать на того, кто нарушил мирный договор первым. Только это сделает войну невозможной и вынудит страны решать все споры в международном арбитражном суде».

Нобель был твёрд в своём убеждении. На конгресс он прибыл лишь на второй день и постоянно пытался убедить присутствовавших там делегатов в универсальности отстаиваемого им принципа: «равновесие должно быть основано на страхе». «Мои пороховые заводы, — утверждал он, — сделают войны бесполезными скорее, чем все ваши конгрессы».

Поэтому становится понятным, почему Нобель не был благосклонно принят участниками конгресса, подавляющее большинство которых считало единственным выходом всеобщее разоружение. Нобель, будучи человеком дела, не доверял разглагольствованиям и общественным объединениям. Для него это был парламентаризм, причём в худшей его форме. А мы уже видели на примере его романа «Господин Будущее» каким, по его мнению, должен быть «приемлемый» парламентаризм. От себя мы, не греша против истины, вполне могли бы добавить, что для Нобеля идеалом был парламент без парламентаризма. Возможно, Нобеля раздражал также коллективный характер тех идей, которые высказывались на конгрессе: Нобель был верен себе, по-прежнему оставаясь одиночкой и предпочитая действовать без чьей бы то ни было помощи. В своей речи Нобель сказал: «Я приятно поражен увеличением числа компетентных и серьёзных делегатов, но к моим чувствам прибавляется и удивление противоположного свойства, вызванное ничтожными и бессмысленными усилиями краснобаев, которые способны загубить самое благородное предприятие. Все без исключения правительства заинтересованы в том, чтобы предотвратить войны, разжигаемые авантюристами вроде Буланже. И если кто-нибудь нашёл бы способ, при помощи которого можно было бы достигнуть этого, я думаю, большинство стран стали бы прибегать к нему. Я часто спрашиваю себя, почему до сих пор разрешение межгосударственных конфликтов не подчинено правилам, по которым проводятся дуэли. А в этих правилах очень много разумного, например, наличие секундантов, в обязанности которых входит, в частности, определение того, может ли нанесённое оскорбление быть поводом для дуэли. К сожалению, ничего подобного нет на уровне межгосударственных отношений, и потому ничто не удерживает одну нацию от объявления войны другой нации. Но если бы подобная процедура существовала, кто рискнул бы навлекать на себя ненависть всех без исключения стран? Точно так же, как люди выбирают себе секундантов, государствам следует создать арбитражный суд или что-то другое, не важно, как это будет называться. Я был бы очень счастлив, если бы я мог хотя бы на шаг продвинуть дело, которое взял на себя данный конгресс. На цели, подобные тем, которые он перед собой ставит, я не стал бы жалеть средств. И не следует думать, что это утопия, так как еще Генрих IV[46] пытался решить этот вопрос и наверняка добился бы своего, если бы Равальяк его не убил. Нужно заметить, что начиная с 1816 года арбитраж разрешил по меньшей мере 62 дела. А это лишний раз доказывает, что если нации обезумели полностью, то правительства — лишь наполовину».