Напомним, что математика не является наукой в строгом смысле этого слова, так как представляет собой дисциплину, которая занимается количеством, порядком и мерой. Математика стремится к представлению формы мысли, что имеет отношение скорее к философии, чем к какой-то другой эмпирической науке, и мало применимо на практике. Конечно, язык математики находит свое применение в других науках, однако не вызывает сомнения и то, что химические уравнения — это не то же самое, что уравнения математические. Наконец, во времена Нобеля медики, физики и другие учёные применяли в своих исследованиях математические методы не так широко, как это происходит в наши дни. До определённого момента, по крайней мере во Франции, врачи получали филологическое и философское образование и использовали в своей практике латинский и греческий языки чаще, чем, например, группы Галуа. И это, поверьте, было ничем не хуже.
А из этого следует, что математика вряд ли могла интересовать Нобеля и что он скорее всего не считал её наукой, за достижения в которой нужно присуждать премии. По мнению Нобеля, математики не могли принимать участия в предотвращении войн, так как оружие изобретают химики и физики, а также в совершенствовании человечества, так как для этого существует искусство. Следовательно, причин для того, чтобы учреждать премию в области математики, у Нобеля не было. Кроме того, Софи изменяла Нобелю с жокеем с ипподрома. Так что же, премия лучшему наезднику не вручается именно из-за этого?
Наконец, нередко возникает вопрос и о том, почему стортинг, то есть норвежский парламент, принимает участие во вручении премий. Причины этого нужно искать в истории. Начиная со времён Возрождения до начала XIX века Норвегия находилась под властью Дании. Лишь в 1814 году Бернадот добился того, что власть перешла к шведской короне. В XIX веке страна переживала невероятный экономический подъём. Нобель тоже был причастен к этому, так как построил на территории Норвегии несколько заводов. Параллельно шло и культурное обновление, способствовавшее становлению национального самосознания. Этот процесс всячески поддерживался подавляющим большинством художников, поэтов и писателей, среди которых был и Ибсен. Хотя желание норвежцев создать независимое государство всё возрастало, Норвегия обрела независимость лишь после того, как в 1905 году был заключён двусторонний мирный договор. А произошло это уже после смерти Нобеля.
Берта фон Зутнер продолжала свою борьбу за дело мира. И в 1905 году она получила Нобелевскую премию, которую вручил ей сам Анри Дюнан (1828–1910), инициатор создания Красного Креста, женевских соглашений о статусе заключённых и лауреат Нобелевской премии мира за 1901 год. Дюнан сказал тогда: «Эта премия, мадам, дело ваших рук, поскольку благодаря вам Альфред Нобель стал одним из основателей мирового пацифистского движения».
Берта умерла спустя девять лет после получения премии, 22 июня 1914 года. А шестью днями раньше в Сараево от руки Гаврило Принципа погиб австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, что послужило поводом к развязыванию первой мировой войны. Во время этой войны, кстати, использовалось много оружия, у истоков которого стояли Нобель, Абель и Вьель.
Судьбе было угодно, чтобы Берта не видела окончательного крушения своих иллюзий, мечты всей своей жизни. И она не имела несчастья прийти к выводу, что идеал и реальность — это две несводимые противоположности, несчастья, которые выпали на долю её друга Нобеля.
В качестве душеприказчиков Нобель назначил всегда верного ему Раньяра Шольмана и Рудольфа Лильеквиста, одного из своих сотрудников. Шольману было тогда двадцать шесть лет, и он хорошо знал Нобеля. Сорокалетний Лильеквист встречался с Нобелем лишь дважды. И оба не имели никакого представления о законах и порядке наследования.
Они обратились к Карлу Линдхагену, заседателю одного аппеляционного суда, который сделал очень много для выполнения посмертной воли Нобеля. Настолько много, что его можно даже считать его третьим душеприказчиком. Он хотел, чтобы воля Нобеля была выполнена полностью, и решительно взялся за это крайне сложное дело, которое ещё сильнее запутывалось из-за того, что имущество Нобеля было рассредоточено по всему миру.
Шольман, Лильеквист и Линдхаген, по существу, должны были решить три проблемы. Прежде всего им следовало заняться формальностями, связанными с устранением всех спорных моментов. А законные наследники, конечно же, могли считать, что их права ущемляются. Затем следовало проделать сложные финансовые операции по переводу имущества Нобеля в ликвидные ценности. Эта задача осложнялась тем, что найти способ надёжного размещения капиталов на практике оказалось не так-то и легко. Наконец, нужно было организовать фонд, добиться его официального признания и установить должный контроль над вручением премий.
Увы, все усилия этих трёх бескорыстных людей встретили заметное сопротивление. А другого ожидать не приходилось. Всё располагало к оспариванию завещания. Кроме того, была подвергнута жесточайшей критике сама идея фонда и особенно те принципы, которые лежали в основе отбора кандидатов на вручение премии. Не обошлось даже без давления на наследников и без попыток заставить их оспаривать завещание. Некоторые из них, впрочем, сопротивлялись: они хорошо знали, что Нобель неоднократно выступал против института наследования, которое, по его мнению, чаще всего доставалось безответственным людям и стимулировало леность.
Естественно, не забыли и о патриотизме: содействовать развитию мировой науки таким образом якобы означало пренебрегать шведскими интересами. Кроме того, не всем нравилась и причастность к премии норвежского стортинга: шведы были недовольны теми сепаратистскими тенденциями, которые впоследствии привели к отделению Норвегии.
Стоимость имущества Нобеля была просто фантастической — 33 233 792,20 шведских крон. Однако собрать эту сумму было трудно, так как всё имущество Нобеля было рассеяно по разным странам, а в каждой стране были свои законы о наследовании, частной собственности и свои налоговые кодексы. Вот перечень тех сумм, которые, прежде чем поместить их в «надёжное место», следовало получить с каждой страны.
В Германии находилось имущества на общую сумму 6 152 250,95 кроны, в Австрии — на 228 754,20 кроны, в Норвегии — 94 472,28 кроны, в Италии — на 630 410,10 кроны.
Стоимость имущества, находившегося на территории Англии и Шотландии, была примерно равной: 3 904 235,32 кроны и 3 913 938,67 кроны соответственно. Имущество из России принесло внушительную сумму в 5 232 773,45 кроны.
Но наиболее значительная часть собственности Нобеля находилась на территории Франции, где Нобель столкнулся с двумя, возможно, самыми серьёзными в своей жизни проблемами. Его стоимость составляла 7 280 817,23 кроны.
И именно в этой стране проблемы с исполнением посмертной воли Нобеля были самыми серьёзными; Франция в третий раз показала свою нелояльность к Нобелю. Французская налоговая полиция наложила на имущество огромную пошлину. Линдхаген полагал, что средства, за которые он, Шольман и Лильеквист несли ответственность, следовало изъять из французских банков и поместить в другое место.
Все трое отправились во Францию и начали снимать деньги со счетов в Национальном дисконтном банке и в банке «Лионский кредит», который они сами выбрали для временного хранения средств. Эти средства они решили поместить на счета в Шотландском объединённом банке в Лондоне и в банке Энскильда в Стокгольме.
Так как они не доверяли французским властям, не могло быть и речи о том, чтобы переправлять деньги обычным способом. Они решили поручить это почте, но там принимали лишь пакеты и письма, стоимость которых не превышала 20 тысяч франков. Естественно, от этого плана пришлось отказаться.
Все средства, переведённые в акции, «сначала переправлялись в шведское консульство на улице Пепиньер, — вспоминает Раньяр Шольман. — Там атташе консульства составляли их опись. Затем их упаковывали в пачки, пачки складывали в один пакет, пакет запечатывали и отвозили на Северный вокзал в отдел по перевозке финансов, откуда они и доставлялись в Лондон и Стокгольм. Поскольку движение вокруг консульства могло привлечь внимание преступников, мы — генеральный консул Нордлинг, служащий по имени Якоб Селигман, специально вызванный из Швеции, и я — забирали бумаги из банков лично. Для этого мы наняли обыкновенный фиакр, в который я садился с револьвером в руке, в полной готовности защищать чемодан, так как вооружённые нападения в то время в Париже случались очень часто. Транспортировка до вокзала производилась тем же образом. Наши действия могут показаться странными, ибо гораздо проще было перевести деньги со счёта на счёт, как это обычно делается, то есть совершить трансферт. Однако мы боялись, как бы это не привлекло внимания французских властей».