Как радостно было видеть эти верные признаки токовища!

Петька всю обратную дорогу делал на деревьях зарубки, "затески", чтобы потом, когда стает снег, не сбиться с пути. Весело звучали в ясном воздухе удары лесного топорика.

Потом в Предрассветных сумерках весенней ночи тянулось напряженное, волнующее ожидание. Петька ждал, когда запоет первая, известная ему птичка. На туманных мшаринах было тихо. Как ясные лужайки в райском саду, они светились сквозь густой переплет ветвей темного ельника. Петька блестел в темноте глазами и поднимался с хвойного ложа. Пора! Как воры, крались они на токовище. Оставленный позади костер еще долго светился сквозь темные стволы, и все почему-то казалось, что там кто-то остался и что-то забыто. Доктор часто, уходя в темноту леса, оглядывался на манящее светлое пятно. Ему становилось беспричинно грустно.

А утром после тока! Они возвращались к маленькой лесной избушке, усталые и счастливые. После нервного напряжения ночи давало себя знать утомление, хотелось спать. Да когда же спать, если рябчики свистят в густых ельниках, тут же за избушкой!

Солнце и морозец в воздухе - запах яблок и вина. Ровной, прямой струйкой поднимался дым от костра. Громадные старые глухари висели на деревянных гвоздях у дверей. Их головы почти касались земли. Как все это хорошо!

Увлеченный воспоминаниями, доктор не заметил, как очутился у дверей больницы, маленькая перевязочная. Афанасьева - помощница доктора - стоя спиной к двери мыла руки.

- Здравствуйте, коллега. Что случилось? Вы посылали за мной? Я слышал - ранен Агафонов?

- Да. Глубокий порез правой части живота с повреждением ребра и диафрагмы.

- Где положили? В хирургической?

- Нет, в пятой палате. Пройдете к нему?

Иван Петрович, не отвечая, быстро вышел в коридор. Афанасьева догнала его, вытирая на ходу руки.

Перед самой дверью пятой палаты Иван Петрович остановился, решительно толкнул дверь и вошел в комнату. На единственной койке, вытянувшись во весь рост, лежал на спине Петька. Его лицо потемнело, глаза были полузакрыты. При виде доктора щели век чуть приоткрылись, одна бровь приподнялась вверх.

Доктор тихо подошел, сел на край кровати и взял грязную с черными ногтями руку. Пульс едва прощупывался.

- Петр, ты не говори, только кивни головой. Как себя чувствуешь? Болит?

Раненый кивнул одними веками.

- Дышать больно?

- Да,- чуть слышно прошептал раненый.

Иван Петрович приподнял одеяло. Густая повязка промокла от крови, в животе раненого что-то урчало и переливалось.

- Кишечник как будто цел, и кровью не кашлял. Вероятно, легкие тоже не задеты,- задумчиво сказала Афанасьева.- Удар, видимо, нанесен был косо, снизу вверх. Разрез идет от пупка, постепенно углубляясь до самого ребра. Может быть первичная склейка...

- Так, так... Ты, Петр, слышишь? Лежи спокойно, не шевелись и на бок не переворачивайся. Самое главное - покой и неподвижность. Я еще зайду сегодня.

Подождав немного, Иван Петрович закурил папиросу и вышел во двор. Он не знал, куда идти и что делать. Оставить без себя Агафонова доктор боялся. "Умрет, пожалуй,- лезла непрошеная мысль,- с кем же я буду ходить осенью на охоту?"

Побродив по двору, он опять пошел навестить Петьку.

- Вот заменяет меня Афанасьева, а боюсь я на нее оставить парня. Вдруг что-нибудь...

Агафонов лежал по-прежнему вытянувшись, но глаза были раскрыты шире, и смотрел он осмысленно.

- Ну, как дела?

- А что дела... Тошнит.

- Говорить не трудно?

- Нет.

- Кто же это тебя так разделал - Андозеры?

- Не, другие. Ты не знаешь. Из-за девки все вышло.

- Как всегда. Не стоят ваши девки того, чтобы из-за них резаться...

- А ваши стоят?

Доктор улыбнулся.

- Я вообще говорю. Все они не стоят этого. А как же тех-то захватили?

- Не знаю. Я, как свалился, ничего не помню.

Вошел Моржевцев.

- Вы, Иван Семеныч, знаете, при каких обстоятельствах он пострадал?

- А шут их разберет! Мужик привез его ночью. Подобрал, говорит, где-то на дороге в трех верстах от Андозера. Болтал что-то, будто шли той же дорогой андозерские ребята со свадьбы, были там еще какие-то Ваня Студень и Володя Огурец... В общем, ничего определенно не известно.

- Так. А ты, Петр, помнишь, кто тебя порезал?

- Как не помню! Он сам едва живой ушел.

- Кто же?

- Зачем мне говорить!.. У нас свое дело. Их человек шесть, дери их за ногу, навалилось...

Петька тяжело перевел дух. Его лицо приняло жестокое выражение и еще больше потемнело.

- Вот, поправлюсь ежели, покажу тому... не уйдет. Да, ладно...

Раненый посмотрел в потолок. Его лицо прояснилось.

- Помню, мы в Немецком море потопили пароход, "Изабелла" назывался. Апельсины в Англию вез. Как взорвали его, так - ой-ой-ой! - сколько апельсинов по морю заплясало! Командир разрешил ловить, провизии мало было. Рыбу тоже сами ловили. У немцев сетки такие были на каждой лодке.

- Бредит,- серьезно заметил Моржевцев.

Доктор ничего не отвечал. Но он знал, что Петька не бредит.

Он часто слыхал рассказы Агафонова о его службе на немецкой субмарине.

Многие из русских военнопленных попадали в такой переплет.

У немцев не хватало людей. Предлагали русским службу на английском или французском фронте. Петька согласился и попал матросом на подводную лодку. Топил пароходы у берегов Англии.

Их лодка, как щука, шныряла в морях и несла гибель. У Петьки на руке сохранилась синяя татуировка "U 17": номер немецкой субмарины.

Пребывание в немецком плену и на службе наложило отпечаток на характер парня. Он был гораздо умнее и хитрее, чем казалось на первый взгляд. Но он не изменил себе и остался прежним лесным бродягой.

- Да, апельсины, апельсины... А напиться можно?

- Можно. Дайте ему, Иван Семеныч.

Попрощавшись с раненым, доктор задумчиво побрел домой.

Дойдя до калитки, он присел рядом со сторожем на лавочку.

Женщины уже ушли. Лениво закурив и угостив папиросой сторожа, Иван Петрович стал смотреть вдоль улицы. Больница стояла на горе, и так как городок расположен был на самом взморье, то отсюда виден был широкий простор, далекий горизонт Белого моря. В зеленоватой дали виднелся одинокий парусок поморской "шняки".