Здесь теперь можно увидеть и Аликc в вихре танца. Отец в восторге, — но еще более брат. Эрнст Людвиг так передает впечатления тех дней:

«За четырнадцать дней я побывал на пятнадцати балах. Последний из них начался в полдень и продолжался до шести часов, затем был торжественный обед, за ним, примерно с половины восьмого вечера, продолжение бала до полуночи, после чего званый ужин. Это так называемый «фолль-журнэ». Прекраснее всего «концертные балы» в Зимнем дворце, именуемые так по огромному Концертному залу, месту их проведения. Званый ужин накрывали в очень большом зале, где однажды в сезон состоялся бал для трех тысяч приглашенных.

Зал невероятно красив. На переднем плане, на эстраде, поставленный поперек стол императрицы [царицы Марии Федоровны], великих княгинь, зарубежных послов и т. д. Стол весь в цветах, равно как и стена за ним. От него через весь зал — четыре ряда пальм. На стенах букеты цветов, а вокруг каждой пальмы круглый столик, заставленный цветами. За этими столиками сидели остальные гости и великие князья с дамами.

Император [царь Александр III] не сидел на одном месте, а ходил по залу. С него не сводили глаз слуги, и как только он хотел где-нибудь присесть, ему тотчас же пододвигали стул. Посидев и побеседовав какое-то время с застольным обществом, он уходил к другим гостям. Царь часто подсаживался и к самым молодым. Так император мог играть роль настоящего хозяина.

Еще один бал, также великолепный, состоялся в Эрмитаже[26], соединенном с Зимним дворцом. По всей длине зала тянулась открытая колоннада, за которой открывался вид в огромный зимний сад, изобиловавший цветами. У дальней стены было спрятано множество клеток с канарейками и другими певчими птицами, и все они щебетали. В перерывах туда можно было пройти и даже посидеть.

Несмотря на роскошь, обстановка располагала, так как все было продумано с учетом удобств — не так, как в Берлине, где все делается только напоказ…»

Большое удовольствие доставляет гостям из Дармштадта и пресловутая русская неукротимость:

«Однажды Нечаевы — старший брат и его обе сестры — давали большой бал. Поскольку они были чрезвычайно богаты, бал был обставлен с невероятной пышностью. Я никогда не забуду, как мы, юноши, после обеда сбежали вниз и в одном из залов, где играли цыгане, потребовали, чтобы они спели что-нибудь танцевальное. Аккомпанировали хору лишь балалайки, гитары и бубны. Все взрослые оставались еще наверху. И вот мы танцевали, не говоря ни слова, совершенно безмолвно и без остановок, как помешанные.

Никогда больше я так не танцевал, как той зимой в Петербурге. Причем днем устраивали танцы на островах[27] и чаи с мазуркой, длившиеся несколько часов, затем еще езда на санях и катания со снежных горок в Торид-парке[28] со всем высшим светом. Для тех, кто не спал, буйство длилось беспрерывно…»

Один особенный бал этой 1889 г. надолго запомнился гостям из Дармштадта. Предстоял традиционный бал царя и царицы по случаю открытия зимнего сезона. Уже разосланы пригласительные карточки, как приходит известие о смерти престолонаследника Австро-Венгрии, кронпринца Рудольфа. Однако царица Мария Федоровна, урожденная принцесса Дагмар Датская, не хочет отменять праздник. И находит своеобразное решение проблемы: ввиду полагающегося в подобных случаях придворного траура она посылает вслед разосланным уже приглашениям новые — на «Bal noir»[29], бал во всем черном.

«Все дамы явились во всем черном, в бриллиантах и жемчугах, — вспоминает Эрнст Людвиг об этом необычном вечере, — в белом зале с красными гардинами и стульями пестрели только мундиры. Зрелище было странное, но совершенно захватывающее…»

Это памятное событие нашло отражение и в воспоминаниях отца Аликc. Еще за неделю до него, 30 января 1889 г., великий герцог записал:

«Кронпринц Австрийский на охоте под Баденом (…) утром (…) был найден мертвым.

Бедный император! Застрелился!!!»

Запись в четверг 7 февраля гласит:

«…в половине десятого при малом параде с Э[ллой], С[ергеем] в Аничков[30] на бал. Все дамы в черном, выглядят очень хорошо… Танцевал с Минни [царицей Марией Федоровной] и Михен [Марией Павловной][31], но не много… было забавно… Эрни танцевал старательно…»

Два дня спустя великий герцог Людвиг негодующе дописывает в дневнике о драме в Майерлинге:

«Эрцгерцог Рудольф спит в Майерлинге с фрейлейн фон Ветсера: застрелил ее, а потом себя!»

В воспоминаниях об этом бале Аликc не упоминается. Да она и не присутствовала на нем: помешала простуда.

Российскому престолонаследнику двадцать один год — он на четыре года старше Аликc. Хотя Николай и не кажется особенно высоким (рост 1 метр 72 сантиметра), но у него спортивная, элегантная фигура, а за спокойными манерами скрыты любезный шарм и юмор. Почти все, кто его видел, вспоминают о «выразительных голубых глазах». Николай, впрочем, незаурядный танцор и пианист (его учителем музыки был композитор Михаил Глинка). И еще хороший и обаятельный хозяин, не кичащийся своим положением. В 1889 г. по окончании теоретических занятий Николай на практике осваивает военное дело — счастливейшая пора его жизни. С сияющим лицом встречает он Аликc, уже четыре года он не равнодушен к ней.

Застенчивая Аликc повзрослела; как сестре жены князя Сергея, дяди Николая, пользующейся в России высокой репутацией, ей оказывают намного большее внимание, чем во время первого визита. Николай не упускает ни единой возможности побыть в обществе Аликc. Катание на коньках, чаепития с игрой на фортепьяно в четыре руки, опера, концерты, театр, санные прогулки, балы. Девушка наслаждается богатой культурой праздничного Петербурга; упоение счастьем — неповторимое время.

Немногие из своих переживаний доверяет Аликc собственному дневнику. И все же имя «Ники» ежедневно мелькает в ее записях того времени. Либо оно фигурирует — наряду с другими — в перечислении партнеров по танцам, либо в лаконических заметках типа: «Supper, sat between Nicky and… (ужин, сидела между Ники и…)». На листке календаря от 3 марта, «фолль-журнэ» — кульминация карнавала перед началом поста — над дневниковой записью нацарапано: «Short, half cut out, pink, pearls, diamonds, halfmoon, star… (короткое, полу декольте, розовое, жемчуга, бриллианты, полумесяц, звезда…)», — из чего можно заключить, в чем была Аликc в этот день.

Видимо, у Аликc и времени-то особо не было записывать свои переживания, даже если учесть, что по природе она отличалась сдержанностью в отношении личного. Вскоре из записей почти ничего невозможно узнать: только однажды еще появляется «бадминтон» — видимо, распространенная и в России игра, — как единственный намек на ее времяпрепровождение.

И о том, что чувствовала при расставании, Аликc ни слова не поверяет своему дневнику.

Уже вскоре после возвращения в Дармштадт она получает от Николая — как всегда написанное по-английски — письмо с кратким обзором событий минувшего визита: