— Глупости! — отрезал докмейстер. — Спорт не для чемпиона, для всего народа спорт.

— В общем-то оно, голуба, правильно, — кивнул лысой головой Приклонский, — только парусный спорт — специфический. Не зря в нем чемпионы по десять лет, а то и больше никому своего места не уступают. Вот возьми, — назвал известную каждому яхтсмену фамилию, — сколько первенство СССР держит? Пальцев на руках не хватит, ежели считать начнешь.

К спору их прислушивались, он заинтересовал всех. Новичок в яхтсменских делах, Михаил понял, что говорили, обсуждали это не раз.

— Конечно! — вмешался в беседу парень с худым чуть тронутым оспой лицом. Михаил его знал — Горовой Филя из котельного цеха. — Конечно, такой чемпионом всю жизнь будет. Яхта для него по специальному заказу лучшими в мире мастерами построена, паруса дакроновые, такелаж — первейшего качества. А у меня судно стандартного выпуска, дакрон я и в руках не держал — какой он, не знаю, хожу под простой парусиной, как при Петре Первом плавали… К примеру, один в брюках, пиджаке и ботинках бежать будет, а другой — в майке, трусах и спортивных туфлях. Кто быстрее, догадайся!

Приклонский всем видом старался показать, что не желает продолжать спор, однако соглашаться со своими противниками не собирался.

— Опять же, ты, голуба, вроде и прав, а если досконально посмотреть, то что мы в твоих словах имеем? Имеем мы сплошную демагогию. Неужели у государства другой заботы нет, как штучные яхты строить и дакроновые паруса выделывать? Знаешь, сколько такая яхта стоит?

— Знаю, — угрюмо ответил Филя.

— Вот то-то и оно! На всех яхт не хватит, дают их сильнейшим.

— Сильнейшим?! — черно-седые усы Остапа Григорьевича поднялись, берет сам собой еще больше сдвинулся на ухо. — Это с ними вот гоняясь, — кивнул на окружающих ребят, — сильнейшие. А разве не могут не только одиночки — все наши яхтсмены лучше результаты дать! Могут. Определенно.

— Куда лучше, — упорствовал Приклонский. — Золотые медали на международных гонках отхватывают.

— Медали и победы оно, конечно, хорошо, но не все еще. Надо, чтобы парусный спорт массовым стал; чтобы не за золото в Америке «посуду» покупать. Или моряками наша земля оскудела?! Врете! Не хуже мы американцев, англичан и других всяких.

Волнение Остапа Григорьевича не трогало Приклонского.

— Ну и что же? Кто виноват по-твоему? — лениво спросил он.

— Система виновата.

Приклонский испуганно моргнул.

— Ты, голуба, полегче.

— А чего «полегче»! — снова вмешался рябоватый котельщик Филя. — Правильно он говорит. Культ личности в спорте получается.

— Прекратите нездоровые разговорчики! — оборвал Приклонский. — Думать надо, а не болтать! По-вашему, правительство не знает, как быть должно?

— Попал пальцем в небо! — невесело усмехнулся докмейстер. — Правительство для спорта ничего не жалеет, всячески его развивает, — расти, совершенствуйся. Вон у вас в яхт-клубе «посуды» сколько, а каждая большие тысячи стоит. По стране таких яхт-клубов!..

— Чего же ты, голуба?

— Того, что спорт — дело общественное. Сами спортсмены должны в спортивных делах разобраться и правительству доложить: так, мол, и так, это — хорошо, а это — переменить надо, чтобы денежки народные зря не пропадали.

— Разбирайся, — насмешливо сказал Приклонский. — А у меня своя точка зрения, и не только моя она. Как было, так и будет — надо не на худших, а на лучших равнение брать, на «звезд», как говорится.

Вышел из круга и, не попрощавшись ни с кем, удалился.

Остап Григорьевич сердито посмотрел ему вслед. Обвел глазами стоящих вокруг. Усы его топорщились. Он явно искал нового противника, чтобы продолжить спор.

— Ну, а ты как об этом думаешь? — обратился докмейстер к Косте, который все время был около, прислушиваясь к беседе, не вступая в нее.

— А я, Остап Григорьевич, в такие дела не мешаюсь, я человек простой, — беспечно ответил парень. — Мое дело — первый приз взять, высокая политика не по мне.

Остап Григорьевич, только того и ждал.

— Выходит, не спортсмен ты, а…

Прогудел гудок. Обеденный перерыв кончился, волей-неволей Остапу Григорьевичу пришлось замолкнуть.

— Занятный старикан, — сказал Костя, не обращаясь ни к кому в отдельности. — С характером. — Потом добавил — Михаилу: — Нина говорит, ты яхтенному делу выучиться хочешь, так приходи ко мне… А что я утром смеялся — не сердись, я без зла… Придешь?

— Приду, — ответил Михаил. — Сегодня после работы.

— Добро, жду.

Иногда очень трудно объяснить причины, толкающие нас на тот или иной поступок. Михаил готов был сознаться, что обещал Нине: «Стану яхтсменом» — со зла, под влиянием насмешек Кости. Однако, если рассудить поспокойнее, что ему до насмешек? Без всякого труда можно прекратить знакомство с Костей, да и с Ниной тоже, пусть думают, что хотят. Значит, причина не только в уязвленном самолюбии. В чем же еще? В желании доказать, что он растерялся, а не струсил во время шквала? Что моря не боится? Конечно, есть и это. Никому не хочется признать себя трусом. Сохраняя уважение к себе самому, Михаил должен снова пройти искус, который в первый раз не выдержал.

Были и другие обстоятельства, которые Михаил не понимал и вряд ли мог объяснить.

Как ни испугался он тогда, во время шквала, память сохранила грифельно-серые облака с пятнами солнечных лучей, синее море, белые барашки, посвист ветра, вкус соленых брызг на губах — все, что прочно западает в сердце, заставляет на всю жизнь полюбить море, тосковать о нем в разлуке, как тоскуют о любимом и близком существе. Любовь к морю, до той поры невиданному, сразу и навсегда пришла к Михаилу.

В результате всех этих сложных переживаний, Михаил во второй половине дня, после смены, очутился на пирсе спортивной гавани, нашел Костю.

— Здорово, — сказал Костя. — А я еще гадал: придешь или не придешь?

— Чего ж не прийти? Обещал ведь, — ответил Михаил, делая вид, что не понимает скрытого намека.

— Ладно… Ты действительно совсем плавать не умеешь?

— Совсем.

Костя не смог удержаться и, как тогда, на «Ястребе», бросил такой взгляд, будто видел перед собой некий феномен.

— Бывает же, — пробормотал вполголоса. — Первым делом хоть на воде держаться выучиться надо… Раздевайся!

Когда Михаил остался в темненьких «семейных» трусиках, Костя подвел его к краю пирса и скомандовал:

— Прыгай!

Тот с опаской посмотрел на недобрую воду.

— Не трусь! — подбадривал Костя, — так настоящие пловцы учатся — прыгнул и все.

— А не врешь?..

— Чего врать? — обиделся Костя. — Меня тоже бросили, я и поплыл. И ты поплывешь.

Михаил ничего не сказал. Несмотря на явную искренность Костиного тона, такого рода учение его не устраивало.

— Глубоко здесь?

— Для тебя хватит, — «успокоил» Костя.

Тогда сразу, чтобы не дать себе времени для колебаний и размышлений, Михаил шагнул к краю пирса, неуклюже плюхнулся в воду.

И… как камень пошел на дно.

Костю в свое время действительно так учили, как он рассказывал, применялся не раз испытанный метод на Костиных глазах к другим, всегда давал положительные результаты — барахтаясь, захлебываясь, будущий пловец все-таки кое-как держался на поверхности.

Происшедшее с Михаилом явилось для Кости полнейшей неожиданностью. Он ошалело смотрел, как расходятся по воде круги, образованные падением Михаила. И неизвестна дальнейшая судьба Костиного ученика, не наблюдай за всей этой сценой стоявший неподалеку парень с «водяными очками» — маской, которая позволяет смотреть под водой. Это был Филя из котельного цеха, который так горячо возражал Приклонскому в давнишнем споре. Почуяв беду, видя, что Михаил не показывается, Филя тотчас нырнул, вытащил пловца-неудачника, подтянул к пирсу. Вместе с Костей подняли тонувшего, уложили на шершавые доски причала.

Когда Михаил открыл глаза, Костя склонился над ним, схватил за плечи: