— Ноготь... ноготь... — Возняков судорожно тыкал пальцем в сторону покойника, голос его срывался. — Ноготь... Мы мылись в бане как-то... Я столкнул ему на ногу чугунок с холодной водой.

Сажин увидел. На правой ноге мертвеца два ногтя резко отличались от других. Они были черно-синими.

Вознякову стало плохо. Он схватился за сердце, и Сажин поспешил вывести его на улицу. Там их встретила Задорина. Сажин утвердительно кивнул, и ее миловидное лицо сразу стало хмурым, озабоченным.

По тропинке, петляющей между сугробами, они медленно пошли назад в милицию. Возняков был подавлен. Он даже забыл надеть шапку и, видимо, не чувствовал ледяного ветра, который теребил его редкие седеющие волосы. Когда Задорина выхватила из его руки ушанку и нахлобучила ему на голову, Возняков, как большой ребенок, слабо улыбнулся и неожиданно сказал:

— Спасибо, девочка...

Задорина чуть порозовела, покосилась на Сажина. Тот сделал вид, что ничего не слышал. «Правильно, — подумал он. — Маленькая, добрая и неопытная девочка. Нелегкая у тебя профессия. С таких лет лицом к лицу столкнуться с жестокостями жизни... Надолго ли хватит твоей доброты и твоей выдержки?»

Возняков стал наконец приходить в себя от потрясения.

— Скажите, — со страдальческой гримасой обратился он к Сажину. — Как же так? А? Как это могло случиться?

Сажин промолчал.

— Ведь человек... — повернулся Возняков к Задориной. — Хороший человек!

— Какие у него были глаза? — вдруг тихо спросила девушка.

— Глаза? Глаза... Темные.

— Карие, черные?

— Нет... Пожалуй, светлее...

— Серые?

Возняков даже приостановился, изумляясь. Наморщил лоб.

— Что за чертовщина... Никак не припомню. Столько лет знал его и... на тебе... — его голос был удивленным, виноватым.

— Бывает, — сочувственно сказала Задорина.

«Да. Бывает, — согласился в мыслях Сажин. — Как ни странно, но бывает».

В кабинете Возняков выпил стакан воды и удрученно опустился на стул. Задорина заняла обычное место у печки. Помолчали.

— Что у Николашина с собой имелось? — спросил Сажин.

— Что... Я ведь уже говорил: пробы и документы.

— А деньги?

— Какие?

— Личные деньги.

— А-а... Какие там деньги. — Возняков вяло качнул кистью. — Я ему не позволил много со сберкнижки снять. Пятьсот рублей дал. По нынешним временам — какие это деньги... Ерунда чистая.

— Но может быть, были продукты, вещи или еще что-либо другое, что сейчас ценится?

— Да нет... Какие у геолога вещи... В рабочем поехал. Правда, взял с собой масла топленого килограмма два: дочерям гостинец — вот и все. Булка хлеба да килограмм пайковой селедки...

— Не богато.

— Да. В последнее время нам плохо отоваривают карточки.

— А кто знал об отъезде Николашина?

— Как кто? Все знали.

Опять установилось молчание. Возняков поерзал на стуле, ссутулился. Сажин размышлял, комкая толстыми пальцами клочок газеты.

— Что же мне делать теперь? — потерянно спросил Возняков. — Ехать? Я вам больше не нужен?

— Да. Пожалуй... — рассеянно откликнулся Сажин и спросил с сочувствием: — А как же вы теперь будете отчитываться? Ведь сто девять тысяч на вас числятся.

— Не знаю...

— Николашин не дал вам никакой расписки в получении документов?

— Я же не знал, что такое может случиться... Подождите! — Возняков чуть оживился, что-то вспомнив. — Трофим Степанович вообще-то всегда был аккуратистом. Возможно, что он и написал расписку, если... Если я ее куда-нибудь не швырнул по рассеянности...

— Как же можно так относиться к денежным документам? — упрекнул Сажин. — Ведь этак недолго и по миру пойти.

— Деньги... При чем тут деньги! — вдруг рассердился Возняков. — Человека нет. Вот главное!

— М-да... — этот выкрик Вознякова Сажину не понравился. Помолчав, он спросил: — Вы что-то говорили о пробах. Что это за пробы?

— Николашин повез образцы пород на опробование.

— Они представляют какую-то ценность?

— А как же! — До сознания Вознякова только сейчас дошла какая-то мысль. — Подождите! — Он стремительно вскочил. — Подождите! Вы говорите, что из вещей ничего не обнаружено! Это ж, выходит, и чемодан с пробами пропал?!

— Очевидно...

Возняков снова рухнул на стул.

— Боже мой! — с отчаянием пробормотал он. — Что он наделал!

— Вы успокойтесь, — сказала Задорина, подошла к столу и налила в стакан воды. — Выпейте!

— «Успокойтесь»!.. — Возняков оттолкнул стакан и снова вскочил. — Вы понимаете, что вы говорите? «Успокойтесь»... Ведь в этих образцах итог нашей длительной работы! Вы можете понять это?

— Могу, — спокойно сказала Задорина.

— Что это были за образцы? — поинтересовался Сажин.

— Боксит... Мы наконец-то уловили кондиционную руду! — Возняков замахал длинными нескладными руками. — Мы наконец-то нащупали мощную рудную залежь... С таким трудом!

— Вы говорите, боксит? — оживился Сажин.

— Да... — Возняков смешался, покраснел. — Простите меня. Я, кажется, болтаю лишнее... Никак не привыкну к новым временам.

— Да нет, ничего лишнего, — постарался успокоить его Сажин.

— У нас, понимаете, поступили недавно такие строгие инструкции... — сконфуженно признался Возняков.

— А-а... — Сажин понял геолога. — Ну коль так... вопросов больше не имею. Есть только просьба. Прошу вас сказать в коллективе, что найденный нами труп вы не опознали.

— Как так?

— Скажите, что это не Николашин.

— ?

— Так нужно.

— Но сумею ли я?

— Должны суметь, — жестко сказал Сажин. — Так нужно для следствия.

— Хорошо, я постараюсь.

Возняков стал прощаться. Когда он пожимал руку Задориной, Сажин чуть улыбнулся:

— А с Надеждой Сергеевной вам надо обязательно подружиться. Она будет вести следствие.

— Ну и времена! — только и нашелся сказать Возняков, с изумлением оглядев нахмурившуюся девушку.

— Сумку забыли, — напомнил Сажин, когда геолог направился к двери.

— Вот разиня! — чертыхнулся Возняков, вернулся и взял сумку,

— Вы рассеянны, — заметил Сажин.

— Да. Чертова рассеянность. Я все время попадаю из-за нее в разные истории. Чаще всего неприятные.

— Зачем вы запретили рассказать о судьбе Николашина? — спросила Задорина, когда Возняков уехал.

Сажин долго думал, морща широкий бугристый лоб, потом сказал:

— Об этом мы всегда успеем сообщить. Разве не так?

— Так, — согласилась Задорина, ее карие глаза оживленно блеснули. — Вы полагаете, что мы можем вспугнуть преступников?

— Да.

— Значит, я должна искать следы исчезнувшего Николашина?

— Совершенно верно.

— Мне это не совсем ясно.

Сажин испытующе посмотрел на девушку. Помолчал.

— Вы должны всем ходом следствия показать, что ищете живого исчезнувшего человека, а не его убийц.

— Почему?

— Вам ничего не говорит исчезновение проб и отсутствие у Николашина каких-либо ценностей? В чем первопричина преступления?

— Для меня это пока не ясно.

— Для меня тоже. — Сажин начал сердиться. — Потому я вас обязываю быть осторожной. Неизвестно, что за всем этим кроется.

— Хорошо. Я поняла. Вы поедете со мной в Заречье?

— Нет. Завтра я еду в Сосногорск.

Перед самым обеденным перерывом капитана Новгородского вызвал к себе полковник Костенко. По тону, каким начальник отдела сказал в телефонную трубку: «Зайдите», Новгородский сразу догадался, что предстоит новое задание. Через несколько минут он входил в кабинет полковника.

Костенко был не в духе. Он всегда бывал не в духе, когда случалось что-нибудь непредвиденное. Тогда полковник курил папиросу за папиросой и голос его становился отрывистым, громким. Очутившись перед окутанным клубами сизого табачного дыма полковником, Новгородский понял, что этим самым «непредвиденным» придется заниматься ему.

— Вот что, капитан... — медленно начал Костенко, ткнув папиросу в пепельницу. — Хотел дать вам отдохнуть, но... сами понимаете.