Несколько раз далекий гул медленно сдвигался с места и начинал катиться на запад. Тогда веселее ходили люди в лесу, радостнее светило солнце, мальчишки забирались на высокие деревья высматривать, не идут ли наши. Но гул слабел, затихал, и все снова принимало будничный вид — наступление приостанавливалось.
И вдруг словно сорвали плотину: фронт, находившийся до того за десятки километров, за двое суток обойдя партизанские леса, стал удаляться на запад. И снова партизаны оказались в тылу, но теперь уже у своих. В лагере в эти дни почти никого не было, кроме «подсобной силы» — поварих, хозяйственных дедов, часовых. Женя не могла уйти с партизанами на операции, она болела. Немногие раненые, возвращавшиеся из боя, рассказывали, что немцы бегут как угорелые, что партизаны берут их в плен сотнями, захватывают машины, обозы, танки. А когда начинали говорить о Красной Армии, не хватало слов, чтобы выразить удивление и восхищение ее мощью.
— Господи, откуда что взялось? Что самолетов, что орудий... Прямо как в сказке!
— Ну кому, может, и удивление, а кому и очень даже понятно, — степенно и важно говорили старики. — Накопили...
Женя Велиховская вернулась в свой районный городок, и туда от Быкова пришло письмо. Сообщал, что у него все в порядке, был ранен, но выздоровел, два раза награжден. Женя решилась отыскать его. Нелегко это было, он находился на одном из украинских фронтов, но тут помог ее твердый характер. Правда, в одной части с Быковым ей служить не довелось. Но ее назначили в госпиталь. Теперь они находились почти рядом и частенько виделись. Неделю с лишним назад Быков, до этого стоявший вместе с частью на отдыхе, снова ушел на передовую. А вчера в комнату Жени влетела подружка Тоська, суетливая и беспокойная, как весенний воробей.
— Ой, Женечка, — затараторила Тоська, — ой, миленькая, что я узнала! Ты только, ради бога, не пугайся, это, наверное, не так уж серьезно.
— Что, Тося?
— Ох, Женечка, прямо уж и не знаю, как тебе сказать... Нет, правда, ты не подумай, что это что-нибудь такое, это со всяким случиться может.
— Да что именно?
— Он... он...
— Кто «он»? Быков?
— Ну да... Какая ты догадливая, Женька!
— Ну что он, убили?
— Ой, ты с ума сошла, Женя! Разве я сказала, что убили? Ничего подобного, не такая я дурочка, чтобы сочинять невесть что.
— А что же?
— Убили... придумает же! Вот что значит любовь... Я сама как Павлика полюбила, так, веришь ли, ну, натурально ночи спать не могу: все боюсь, все боюсь, все мне чего-то такое кажется... А с Быковым даже совсем наоборот!
— Да скажешь ли ты вразумительно? Ну что, наградили, откомандировали, дисциплинарное взыскание наложили? Что ты трещишь попусту?!
— Подумаешь, тоже интеллигентные нервы какие! — обиделась Тося. — Знаю, что вы про меня говорите: «Тоська тараторка, Тоська болтушка...» Ну ладно, я могу молчать, не мой жених, мне что...
— Ну, Тосенька, — взмолилась Женя, — ну-ну, не обижайся, скажи, что с ним?
— Вот так бы ты разумно и начинала... Ранен он, твой Быков, в госпитале у Василевича лежит, это совсем почти рядом.
— А как ранен? Сильно?
— Как? И не знаю даже... Голова у меня беспокойная. Как сказали, что ранен, ох, думаю, надо поскорее Женечке сообщить. Торопилась и дальше спросить позабыла.
— А кто тебе сказал?
— Тут один знакомый приезжал, — смутилась Тося. — Но он уже уехал.
Больше Женя не расспрашивала, наскоро собравшись, побежала к начальнику.
— Раз такое дело, поезжайте, — сказал начальник. — Можно и к нам перевезти на лечение, если окажется возможным... Знаю, знаю, любовь не картошка, верно? У меня в госпитале награжденных тридцать процентов, а влюбленных девяносто девять...
Так Женя очутилась в госпитале.
Однако с первых же шагов ее ожидали и радость, и разочарование. Аня Маленькая сказала, что ранен Быков легко, но что видеть его нельзя, ушел на прогулку. Аня решительно всех своих больных ревновала к посторонним для госпиталя девушкам и приятелям. Сказав, что подождет, Женя вышла в парк и пошла вокруг флигеля, где гуляли раненые, но Быкова среди них не было.
— Посидите в аптеке, вы мне волнуете ранбольных, — посоветовала ей Аня, когда она вернулась. — Явится ваш Быков...
Обо всей этой истории Семен неведомо какими путями пронюхал, успел рассказать товарищам и специально поджидал Быкова, чтобы первым сообщить новость и полюбоваться на его смущение. Даже намеревался помучить, поинтриговать. Но когда Быков появился, он забыл все свои планы и залпом выпалил приготовленную новость. Дессен замедлил шаги, стараясь обдумать, чтобы мог означать приезд этой девушки-сержанта? И откуда она? Вдруг из роты? Как ему себя вести? Он даже хотел снова повернуть в лес, но тут его увидела Аня.
— Да поторопитесь вы, Быков, вас невеста ожидает!.. Повлюбляются тут, а нам лишние хлопоты...
Дессен отшатнулся от неожиданности. Он мог ожидать чего угодно, но не этого, ибо знал, что кого-кого, а любимую девушку никаким внешним сходством не проведешь... И бежать поздно и некуда... «И сколько же невест у этого проклятого Быкова?» — злобно думал он, шагая по коридору за Аней и решив играть роль, как подскажут обстоятельства.
Аня открыла дверь в аптеку и крикнула:
— Женя, Быков пришел!
Стоявшая у окна девушка стремительно повернулась, светлые ее локоны заискрились, в синих, широко открытых глазах попеременно промелькнули радость, удивление, испуг.
— Женя, дорогая, — залепетал Дессен, стараясь как можно убедительнее играть роль влюбленного и думая при этом, что сцена получается дурацкая, ужасная, потому что он же ничего не знает об отношениях этих двух людей. — Женя, дорогая, — только и мог бормотать Дессен, приближаясь к девушке с вытянутой правой рукой. И вдруг он остановился: девушка подняла руки словно для защиты, отодвинулась в угол.
— Это не он! — крикнула она. — Это другой!
Руки у Дессена опустились.
— Дорогая, неужели я так изменился, похудел! — вяло жевал он фразы. — Мне очень тяжело пришлось...
— Бросьте ломаться, не ищите дурочек! — отчеканила девушка. — Кто вы такой и почему назвались Быковым?
Дессен почувствовал, как на лбу выступает холодный пот...
Тихо потрескивают дрова в самодельной печке, качается язычок пламени из снарядной гильзы. Пахнет дымком, сырой глиной, ружейным маслом и другими запахами, неразлучными с солдатской землянкой. Глухо, как подземные толчки, отдаются взрывы снарядов и выстрелы орудий наверху. Здоровый, богатырского сложения, пожилой солдат Кочкарев протирает автомат, безучастно слушает разговоры своих более молодых товарищей.
— Нет, вы как хотите, а Быков еще найдется, — говорит Терешкин, специалист по захвату «языков». — Вот хоть отрубите мне голову, если совру...
— Велика корысть в пустом сосуде! — язвит злой на язык задира Половодов. — Ты сначала объясни, куда он девался, а потом мы и без тебя остальное предусмотрим.
— Ну мало ли чего могло случиться.
— То-то и оно, что в детстве на всех таких маловато березовой каши извели, а следовало бы побольше — учись мыслить диалектически... Огонь немцы из орудий и минометов вели?
— Ну, вели.
— Поменьше нукай, подальше уедешь... Огонь был, значит? Так вот, могло Быкова ранить, и он где-нибудь пересиживает...
— Ну и врешь.
— Это почему?
— А потому... Когда мы обнаружили, что Быкова нет, по всему пути обратно проползли, да назавтра участок обшарили — и ничего. Человек же не иголка!
— Да, темное дело...
Такие споры не прекращались с той самой ночи, когда пропал Быков. Действительно, разведчики, обнаружив исчезновение товарища, несмотря на бешеный огонь немцев, обшарили весь участок... Забравшись в нейтральную зону, они ночами лежали возле колючей проволоки, прислушиваясь, не раздастся ли стон, не поднимется ли у немцев кутерьма. Иногда начинало казаться, что кто-то стонет, некоторые даже уверяли, что слышат слабый голос, зовущий на помощь. Все начинали прислушиваться еще внимательнее, затаив дыхание, но оказывалось, что это скрипит проволока, свистит ветер или гудит пустая консервная банка. И, возвращаясь утром в разведроту, они стеснялись смотреть в глаза командиру. А тот, догадываясь по их убитому виду о результатах, только хмурился и официальным тоном приказывал доложить подробности.