Эдмонд был необычным мальчиком. Люди, не любившие его, говорили, что он самый надоедливый ребенок, которого они когда-либо встречали, но его бабушка и друзья уверяли, что у него попросту очень пытливый ум. Бабушка его часто добавляла даже, что он самый лучший из всех мальчиков на свете. Но ведь она была очень стара и очень добра.

Эдмонд больше всего любил все разузнавать и рассматривать. Быть может, вы подумаете, что вследствие этого он аккуратно посещал школу, потому что именно там, больше чем где бы то ни было, можно научиться всему, чему угодно. Но Эдмонд вовсе не желал учиться чему-либо: он желал сам докапываться до всего, а это совершенно иное дело. Его пытливый ум побуждал его разбирать часы и смотреть, что заставляет их идти, вырывать замки из дверей, чтобы узнать, что заставляет их держаться. Эдмонд также был именно тем мальчиком, который разрезал резиновый мяч, желая посмотреть, что заставляет его прыгать; понятно, он ровно ничего не увидел так же, как и вы сами, когда проделывали этот же опыт.

Эдмонд жил с бабушкой. Она очень любила его, несмотря на его беспокойный ум, и почти не бранила, когда он совершенно испортил ее черепаховый гребень, стараясь определить, действительно ли он сделан из черепахи или не состоит ли из какого-либо легко воспламеняемого вещества. Эдмонд, конечно, время от времени все-таки ходил в школу и не мог не научиться там чему-нибудь, но преднамеренно он этого никогда не делал.

— Это такая праздная трата времени, — говорил он. — Они знают то, что знают все, а я хочу открыть что-нибудь новое, о чем никто до меня и не думал.

— Я сомневаюсь, что ты можешь открыть что-нибудь, о чем мудрецы всего мира не подумали бы в течение всех этих тысячелетий, — заметила бабушка.

Но Эдмонд не соглашался с нею. Он удирал из школы, когда это только оказывалось возможным, потому что у него было доброе сердце и он не мог переносить мысли, что время и труд учителя тратится напрасно на мальчика, подобного ему, который вовсе не желает учиться, а только изобретать и открывать; а между тем, на свете такое множество достойных мальчиков, жаждущих изучить географию, историю, чтение и арифметику.

Другие мальчики, конечно, тоже иногда удирали от школьных занятий, но они бежали в лес собирать орехи, чернику или дикие груши. Эдмонд же никогда не ходил в ту сторону, где находились зеленые леса и изгороди. Он всегда направлялся к горе, где громоздились высокие скалы и вздымались к небу темные ели и куда остальные жители города боялись заходить из-за странных звуков, раздававшихся из пещер.

Эдмонд не боялся этих звуков, хотя они были таинственны и страшны. Он непременно хотел разузнать, кто или что производило их. Он совершенно самостоятельно изобрел весьма остроумный и новый фонарь, сделанный из репы и стакана, и когда он вытащил свечу из подсвечника, стоявшего в спальне бабушки, и вставил в фонарь, то последний дал великолепный свет.

На следующий день ему пришлось пойти в школу, где его выпороли за то, что он пропускал уроки без разрешения, хотя он совершенно откровенно объяснил, что был слишком занят устройством фонаря и потому не имел времени побывать в школе.

На следующий за этим день Эдмонд встал очень рано и взял с собой завтрак, который бабушка приготовила ему для школы: два крутых яйца и яблочный пирожок; взял также свой фонарь и пошел прямо, как летит стрела, к горам с намерением исследовать пещеры.

В пещерах было очень темно, но его фонарь великолепно осветил их. И это оказались замечательно интересные пещеры со сталактитами, сталагмитами, разными окаменелостями и всеми теми вещами, о которых можно прочесть в поучительных книгах для детей. Но в данное время Эдмонд совсем не интересовался всем этим. Он жаждал узнать, что производило звуки, так сильно пугавшие людей, а в пещерах не попадалось ничего, что могло бы разъяснить ему этот вопрос.

Побродив немного, он уселся в самой большой из пещер и стал тщательно прислушиваться. Ему показалось, что он в состоянии отличить три разных сорта звуков. Во-первых, слышался какой-то тяжелый, грохочущий звук, точно какой-нибудь очень толстый старый господин спал после обеда; в то же самое время слышался второй, более тихий сорт грохота; затем можно было расслышать еще какое-то клохтанье и тиканье, похожее на то, которое мог бы издать цыпленок ростом со стог сена.

— Мне кажется, — заметил Эдмонд сам себе, — что клохтанье ближе всего ко мне!

Он поднялся с места и стал еще раз осматривать пещеры. Но он ничего не нашел и только при последнем обходе заметил какое-то отверстие в стене пещеры приблизительно на половине ее высоты. Будучи мальчиком, он, конечно, вскарабкался и заполз в него; отверстие оказалось входом в скалистый коридор. Теперь клохтанье раздавалось гораздо громче прежнего, грохот же едва можно было расслышать.

— Наконец-то я что-то открою! — сказал Эдмонд и пошел дальше. Коридор извивался и загибался то в ту, то в другую сторону, но Эдмонд отважно продвигался дальше.

— Мой фонарь горит все лучше и лучше, — заметил он немного спустя, но в следующую же минуту убедился, что не свет исходит из его фонаря. Это был какой-то бледно-желтый свет, проникавший в коридор довольно далеко впереди, сквозь что-то, похожее на щель в дверях.

— Это, вероятно, огонь внутри земли, — сказал Эдмонд, который не мог не узнать об этом в школе.

Но совершенно неожиданно свет впереди слабо вспыхнул и погас. Клохтанье тоже прекратилось.

В следующую секунду Эдмонд завернул за угол и очутился перед скалистой дверью. Дверь была неплотно притворена. Он вошел и очутился в круглой пещере, напоминавшей по форме купол церкви. Посреди пещеры виднелось углубление, похожее на огромный таз для умывания, а в середине этого таза сидело очень большое бледное существо. У него было человеческое лицо, тело грифа, большие, покрытые перьями крылья, змеиный хвост, петушиный гребень и перья на шее.

— Что вы такое? — спросил Эдмонд.

— Я бедный, умирающий от голода галогриф, — ответило бледное существо очень слабым голосом, — и я умру скоро! Ах, я знаю, что умру! Огонь мой погас! Не могу себе и представить, как это случилось; я, вероятно, уснул. Один раз в столетие мне необходимо помешать его семь раз хвостом, чтобы он продолжал гореть, а мои часы, должно быть, идут неверно. И вот теперь я умираю.

Мне кажется, я уже сообщил вам, что Эдмонд был очень добрым мальчиком.

— Утешьтесь, — сказал он. — Я зажгу ваш огонь!..

С этими словами он ушел и вскоре вернулся с огромной охапкой сухих веток с растущих на горе сосен. При помощи их и пары учебников, которые он забыл потерять до сих пор и которые по недосмотру сохранились в целости в его кармане, он развел костер вокруг всего галогрифа. Дрова ярко вспыхнули, и вскоре в тазу загорелось что-то, и Эдмонд увидел, что там какая-то жидкость, которая горит, точно спирт. Теперь галогриф помешал его своим хвостом и помахал в нем крыльями. Немного жидкости брызнуло на руки Эдмонда и довольно сильно обожгло их. Но галогриф стал румяным, сильным и веселым: его гребень покраснел, перья заблестели, и вот он поднялся и закричал «Ку-ка-ре-ку!» — очень громко и отчетливо.

Доброе сердце Эдмонда возликовало, когда он увидел, что здоровье его нового знакомого настолько поправилось.

— Не благодарите меня: я в восторге, что мог помочь вам! — сказал он, когда галогриф заговорил о своей признательности.

— Но что я могу сделать для вас? — спросило тогда странное существо.

— Расскажите мне какие-нибудь истории, — попросил Эдмонд.

— О чем? — спросил галогриф.

— О том, что действительно существует, но чего в школах не знают, — сказал Эдмонд.

И тогда галогриф начал рассказывать ему о рудниках и сокровищах, о геологических формациях и о гномах, феях и драконах, о ледниках и каменном веке, о единороге и фениксе, о белой и черной магии.