– При чем тут отчеты! – Лукич едва сдерживал раздражение. – Эти десять часов он страдал так, что вам и в страшном сне не приснится!

– Надеюсь, после этого он станет более сговорчивым, – спокойно сказал Павел Васильевич.

В ординаторскую постучали.

– Войдите, – позволил Павел Васильевич. Вошел один из санитаров.

– Алексей Лукич, можно вас… там зовут, – парень явно робел в присутствии начальства.

– Всего хорошего, – попрощался Павел Васильевич. – Мне пора уезжать, я и так задержался непозволительно долго.

Лукич не ответил. Он молча вышел и пошел по коридору вслед за своим провожатым.

– Что такое? – спросил Лукич, когда они подошли к палате.

– А он очнулся, стал вас звать, – пояснил санитар.

В палате все еще толпилась масса народу.

– Я пришел, – сообщил присутствующим Алексей Лукич. – Чего случилось?

– Леш, поговори с ним, – попросил Егор Анатольевич. – А то мы кислород просто так переводим – вместо того, чтобы тихо лежать, он…

– Товарищи, вы погуляйте в коридоре пять минут, ладно? Я позову, – попросил Лукич. – Я тут, Пятый, – сказал он, присаживаясь рядом с койкой, когда все вышли.

– Боже мой… – Пятый говорил сипло, с трудом подбирая слова. – Алексей Лукич… я не смогу…

– Все ты сможешь, – заверил его Лукич. – Прости меня, дурака старого, уехал я не вовремя, бросил тебя…

– Если я… скажите Лину… что я прошу его…

– Ты не умрешь, ты сильный и справишься. Сейчас надо спать, понимаешь? Не думать о всяких гадостях, а спать. Да, ночь была плохая, но теперь-то что? Неужели ты этому козлу доставишь такое удовольствие, а? – строго сказал Лукич. – Если я могу чем-то помочь – скажи.

– Я не смогу… – снова повторил Пятый. – Поговорите с Лином… прошу вас… помогите мне встать…

– А это тебе зачем? – изумился Лукич.

– Я… мокрый…

– Так, шутки в сторону. Встать ты сейчас все равно не сможешь по той простой причине, что у тебя не хватит сил.

– Мне вытереться надо… я мокрый весь… голова, руки… не помню, как это вышло… я пролил что-то?… – Пятый говорил сбивчиво, быстро, еле слышно.

– Ты не мокрый, это реакция на камфару, – догадался Лукич. – Потерпи, это ощущение скоро само пройдет. Отдыхай. Давай подышим, хорошо?

Пятый не ответил. Лукич выглянул в коридор, поманил пальцем Егора Анатольевича.

– Ну как? – спросил тот, подходя.

– Сколько камфары сделали? – спросил Лукич.

– Пять миллилитров, – ответил Егор Анатольевич. – Много?

– Ничего, нормально. Оставь с ним человека, пусть с кислородом посидит. Похоже, дешево мы отделались.

– Дай-то Бог.

– И не говори, – Лукич подошел к окну, облокотился о подоконник. – А погода хороша!… Сейчас бы на природу…

– Да, – согласился Егор Анатольевич. – В сосновый лес, к примеру. Или просто на дачу съездить… хоть воздухом подышать.

– Ну, на воздух мне жаловаться грех, – подумав сказал Лукич. – Чего-чего – а воздуха там у нас достаточно. Только природа подкачала.

– Сосен нет? – поинтересовался Егор Анатольевич.

– Одни осины. Мне с устатку вечерами на каждой Иуда мерещится, – ухмыльнулся Лукич.

– Брось, Леша!… Слушать тебя – тошно делается. Все, проехали.

До вечера он кое-как перекантовался. Немного удалось поспать днем, он прикорнул всего на пару часов, но этого было мало. Пятый пытался понять – что же с ним такое происходит? И не находил ответа. Несколько раз за день у него опять опускалось давление, почему-то стала гулять температура – она то поднималась почти до сорока, то падала до тридцати четырех, а то и еще ниже. После ночных происшествий врачи заходили в палату часто, их присутствие успокаивало Пятого, но ближе к вечеру он поймал себя на том, что боится наступления темноты. Словно с ней придет то, что происходило в ночь предыдущую. Впрочем, прошлая ночь виделась смутно – да, он мог вспомнить, что ему было холодно и очень больно, но вот когда он, к примеру, попытался подняться с кровати – забыл.

Под вечер ему сделали еще одну дозу обезболивающего, благодаря которой он смог, наконец, нормально поворачивать голову. Он впервые за это время попытался осмотреться и понять, где же он, в конце-то концов, находится?…

Палата была узкой, длинной, окно ее было забрано толстой железной решеткой, обильно покрашенной суриком; подле окна стояла белая обшарпанная тумбочка, на которой ничего не было. Неровные стены, выкрашенные бежевой масляной краской, местами облупились – краска лежала в несколько слоев, – и под ней проглядывал бетон. Под высоким потолком светился круглый казенный плафон, лампа была довольно мощной, поэтому свет в палате был безжалостным и резким, сумерки за окном отступали от него, они словно находились в каком-то другом измерении.

В семь вечера принесли ужин, но Пятый от еды отказался – во-первых, сильно болела шея, во-вторых, он с трудом мог глотать, в-третьих, на ужин полагалась рыбная котлета, которую Пятый не стал бы есть даже под страхом казни или похода в «девятую», и в-четвертых, он понял, что есть не хочет. Кое-как выпив полстакана чая, он попросил, если это, конечно, возможно, выключить в палате свет.

– Поспать решил? – санитар, исполнявший обязанности разносчика, плюхнулся на стул рядом с его койкой. – Это правильно. Я бы тоже поспал, да только нельзя на работе. Свет в девять выключат, так что потерпи.

– Почему… нельзя сейчас?… – спросил Пятый. Впрочем, он и сам догадывался – почему, но ему казалось, что тут они могут пойти на крошечную уступку.

– Порядок, не положено, – пожал плечами санитар. – Ты так поспи.

– Глаза болят, – признался Пятый.

– А ты их закрой, – посоветовал находчивый санитар. – И все дела.

– Ладно, – Пятый понял, что просить бесполезно. – Попробую.

В восемь заглянул Лукич. Он тоже уселся на стул рядом с койкой и с места в карьер начал:

– Сдохнуть решил, да?!

– Нет… – Пятый от такого напора даже немного растерялся. – Почему вы так подумали?

– Потому, что ужинать надо.

– Там была рыба… вы же знаете…

– Но хоть картошку можно было съесть?

– Глотать больно. И есть не хочется…

– Ладно, – сжалился Лукич. – Но утром надо поесть обязательно. Я попрошу, чтобы тебе притащили что-нибудь без мяса, и чтобы жевать было не нужно. Кашу какую-нибудь. Пойдет?

– Да, конечно. Спасибо большое… – про то, что говорить было еще больнее, чем глотать, Пятый промолчал, но Лукич, видимо, догадался об этом сам.

– Через час отбой, – Лукич встал, потянулся, зевнул. – Я домой этой ночью не поеду, посплю тут, но… Пятый, у меня есть к тебе большая просьба. Давай больше без фокусов, хорошо?

– О чем вы? – не понял Пятый.

– О тележках и иже с ними. Аккуратней надо быть. Мы же говорили с вами про это – и с тобой, и с рыжим. И как ты так сумел…

– Простите, больше я… неаккуратности… не допущу, – ответил Пятый. – Но не все… зависит от меня.

– Я не знаю, – Лукич вздохнул, покачал головой… – То есть знаю. Ты не прав. Все зависит только от тебя. Ты сейчас сказал глупость… или умность… но я не в праве давать тебе советы, Пятый. Решай сам.

– Я все давно решил… – Пятый чувствовал, что еще минута – и сознание запросто может отключиться. – Не надо… сейчас…

– Ну и хорошо, – успокаивающе сказал Лукич. – Все хорошо. Я просто подумал… если бы ты пошел с ним на контакт…

– Я знаю, – Пятый даже попытался кивнуть. – Только так делать нельзя, верно?… Это и есть – «зависит»? Я прав?… – его снова повело. – То есть…

– Все хорошо, – повторил Лукич. – Ты прав, и все хорошо. Лучше не бывает.

– Куда уж лучше… – Пятый закрыл глаза, секунду помолчал, собираясь с силами. – Скажите, а когда мне… можно будет вернуться?

– В «тим»? – удивленно спросил Лукич.

– Да. Долго мне еще тут?

– Не знаю, – Лукич задумался. – Месяц, полтора… а что?

– Я волнуюсь…

– Опять за старое? – нахмурился Лукич. – Как в прошлый раз, что ли?