В тот же момент от орудийного ствола оторвалась рыжая тряпка пламени, следом долетел звук выстрела. Снаряд разорвался совсем близко за холмом, качнув землю. Белов повернул, съехал вниз, глазами выискивая воронку. Второй снаряд громыхнул еще ближе, обдало теплой гарью, над головой взвизгнули осколки. От свежей воронки потянуло кисловатым дымком, Белов скатил к ней мотоцикл, соскочил, крикнул:

— Тягин, скорей! Вылазь! В кусты — быстро!

Но Тягин не шелохнулся. Он сидел, откинув голову, изо рта к белизне шеи сползала темная струйка крови.

«Неужто наповал?» — подумал Белов. И тут, коротко взвыв, из-за холма рухнул снаряд. Белова накрыло чем-то жарким и колючим, оторвало от земли, обручем боли сжало голову и понесло, поволокло в горячую темень, забило грудь едким угаром, а вытолкнуть гарь из себя уже не было сил. Падая в беспамятстве, последним взглядом зацепился он за синюю прорезь в тучах и вообразил, что высоко летит и вот-вот опустится на землю и очень важно встретить землю ногами, он все ждал и ждал этого толчка или прикосновения, не чувствуя, не сознавая, что давно уже лежит полузасыпанный песком…

За несколько дней до этого, когда дивизия держала еще надежную оборону, в тыл к немцам на корректировку огня ушел с напарником радист взвода управления тяжелого гаубичного артполка Саша Ивицкий.

Линию фронта благополучно миновали они перед рассветом, а к полудню были уже в старом карьере, далеко от передовой, в глубоких вражеских тылах. До войны в карьере добывали какую-то редкостную глину, высокие обрывы его были изрыты пещерами, шурфами и разветвленными ходами. Обследовав их, Саша выбрал пещеру, имевшую три выхода.

— Заживем здесь, Муталиб, — решил Ивицкий, освобождая плечи, натруженные лямками. — Придержи рацию.

Муталиб помог ему снять вещмешок с провизией, металлическую коробку рации, затем, чуть пригнувшись (он был намного выше Ивицкого), подставил спину, и Саша сволок с него вторую коробку, начиненную питанием к рации, вещмешок, набитый автоматными дисками, гранатами и запасным комплектом сухих анодных батарей.

Только сейчас, освободившись от груза, они почувствовали, как он тяжел. Саша сбросил ушанку, пригладил ладонью взмокшие, соломенного отлива мягкие волосы, а гибкий Муталиб, расставив руки, повертел — вправо-влево — торсом, разминая занемевшие от усталости мышцы.

Здесь было сухо. У входа на закаменевшую серую глину ветер намел снежок, и из-под тонкого, почти прозрачного слоя его пробивались рыжие стебельки прошлогодней травы, невесть как прижившейся на этом скупом и немилом грунте.

Они проверили автоматы, достали банку тушенки, сухари, брикет пшена, и Муталиб ушел с котелком. Вскоре он вернулся, правда, без воды, но с большим ящиком от снарядов.

— Воды нет. Близко нет. Наверное, далеко есть.

— Может, и к лучшему. Не будем костер разводить, всухомятку пожуем, — сказал Саша, вспарывая тесаком банку.

— Огонь нужен, — покачал головой Муталиб и выставил посиневшие, озябшие пальцы. — Руки беречь надо… От тепла они послушные.

— Дым, понимаешь. Вот чего боюсь.

— Какой дым? Сухое, смотри. — Постучал Муталиб по ящику, на котором сидел. — И сквозняки тут, тяга…

Небольшой костер из тонко отслоенных щепок, как-то хитро уложенных Муталибом, действительно горел бездымно, пламя было бледным, почти прозрачным. Замерев, смежив веки, сидел узколицый, темноскулый Муталиб, протянув к огню ладони. В углях, сдвинутых им в сторону, грелась в банке тушенка. Саша задумчиво грыз сухарь. Потом будто очнулся:

— Ну давай, Муталиб, чего ее жарить!

Ели они ножами, выковыривая волокнистое розовое мясо.

— Дрянь мясо, — сказал Муталиб. — У нас в Дагестане такое не едят.

— Возможно, но сейчас вкусно. Все относительно, Муталиб.

— Правильно говоришь, — согласился Муталиб. Он почти всегда и во всем соглашался с Сашей.

— Да, кипяточком запить не мешало бы, — вытирая нож о вещмешок, с сожалением сказал Саша.

— Чаю бы, — улыбнулся Муталиб. В мясе ему попалась горошина перца, он долго перекатывал ее во рту и наконец разжевал, а заглянув в банку, вытащил двумя пальцами прилипший к стенке лавровый листик и, аккуратно держа за черенок, стал смаковать, обсасывать…

Покурив, они разлеглись у края площадки, ногами внутрь пещеры. Далеко внизу расстилалась тоскливая мокрая долина с невысокими рыжими холмами, с редкими белыми проплешинами снега на них: изломанно змеились тропинки и изъезженные, полузалитые водой грунтовки. Нигде ни души.

— Тишина и пустота, — подмигнул Саша. — Но мы не поверим, а, Муталиб?

— Правильно говоришь. Не верим, — качнул головой Муталиб.

— Поэтому мы делаем вот что. — И Саша вытащил из-за пазухи карту, из вещмешка бинокль, подогнал окуляры.

Метр за метром ощупывал он взглядом приблизившееся поле, лощину, рощицы и холмы за ней.

— Речушки и ручейки, — бормотал Саша, не отрывая бинокля от глаз. — Как говорит артиллерийское начальство, текут они в широтном и меридиальном направлениях… Ну вот… Кое-что есть. Глянь-ка, Муталиб: за той дорогой, — он вытянул палец, — холм, а рядом сломанный телеграфный столб, видишь, на проводах почти висит. Возьми чуть правее от него. — Саша подал Муталибу бинокль. — Что видишь?

— Два ряда траншей. Проволока. Пулеметная площадка. Дзот.

— Правильно, Муталиб. Зафиксируем. — С карандашом Саша потянулся к карте.

До исхода дня они обнаружили и засекли еще несколько целей. Далеко за полем в лощине у деревянного мостка через речушку, под купно росшими старыми вербами Муталиб углядел восемь самоходок или танков, до самых гусениц накрытых брезентом, стояли они в ряд. Возле них дымила полевая кухня.

— Серьезный объект, — сказал Саша. — Но ненадежный. Для нас, во всяком случае: подвижный. А нам нужно что-нибудь постабильней. Как считаешь, Муталиб?

— Правильно говоришь. Это для иптапа[1]. Прямой наводкой.

— Ладно, проверим их позже… Завтра денек будет похлестче. Придется выползти отсюда — слева сектор обзора совсем закрыт. А у нас с тобой задача какая, Муталиб? Выявить как можно больше огневых позиций, точек и средств. А может, — он улыбнулся, — даже изловить здесь самого Гитлера. Так напутствовал нас милейший майор Новиков.

— Гитлера давай! — согласился Муталиб. — Кровники мы с ним. Брата моего убили. Моряк был в Одессе. Старший был.

— Все мы теперь с Гитлером и с его головорезами кровники, Муталиб. Даже и не знаю, как сочтемся. Все равно долг за ними останется еще на сто лет… Ну что, баюшки пойдем? Под пуховички?..

Они улеглись рядом, подняв воротники шинелей, прижав к себе автоматы. Проем выхода был уже занавешен темным куском неба, и на нем, как приколотые, помаргивали редкие звезды; оттуда тянуло сквозняком. Заснули не сразу. Муталиб ворочался, мерз. Саша обдумывал нелегкий и опасный завтрашний день.

Спали тревожно, урывками; и всякий раз, прежде чем снова заснуть, чутко прислушивались к зябкой ночной тишине, торопливо проверяли, на месте ли автоматы…

Утро выдалось мутное, с моросью. Переминаясь с ноги на ногу, вздрагивая от холода, долго растирали руки и лица, толкали друг друга плечами, похлопывая себя по груди и бокам.

— Сервируй стол, Муталиб. Только щедро, по- кавказски, — шевельнув застывшими мышцами лица, улыбнулся Саша.

— Сейчас. — У Муталиба дрожали губы.

Они глотнули спирта из фляги, сгрызли по сухарю, закусили холодной тушенкой и, перекинув через плечо автоматы, налегке спустились вниз.

Вернулись перед вечером, усталые, голодные, вымокшие, но в хорошем настроении: карта пополнилась новыми пометками.

Оба понимали, что безнаказанность их рискованной прогулки — это везение, за которое иной раз неожиданно судьба берет жестокую плату, но не могли сдержать лихорадившего азарта и, остро поглядывая друг другу в глаза, тихо посмеивались.

Так продолжалось еще двое суток…