— А сам он чего стоит?

— На этот счет есть тоже различные суждения, — пожал плечами Аргайл. — Его книга, посвященная венецианским художественным состязаниям, обычно признается революционным словом в науке. Но другие, не такие восторженные почитатели, утверждают, что он себя изжил. И то правда — трудно двадцать лет существовать на былой репутации. Что до меня, скажу тебе честно: не знаю. Сам я с ним никогда не встречался, но слышал — он страстный коллекционер и платит по счетам. Чего еще желать от человека?

Фонд Чини — другое название монастыря Сан-Джорджо Маджоре — шедевра Андреа Палладио XVI века, отошедшего государству и превращенного в элитарный историко-научный конференц-центр. Именно в таком месте стоит проводить заседания и собирать на них людей, которых хотите поразить. А уж для исследователей творчества самого знаменитого художника Венеции вообще ни на что не скупились, и для организации ежегодной конференции в полное распоряжение Тициановского комитета предоставили хорошо оборудованную комнату для заседаний, удобные номера, телефоны, телефаксы, ксероксы и солидный коллектив поваров и горничных.

И что, как не открывающийся пейзаж мог заставить умы ученых работать в нужном направлении: напротив площадь Сан-Марко, слева церковь Санта-Мария-дел-ла-Салюте; камень, терракота, кирпич — здания ярко выделяются в свете затухающего и все более редкого осеннего солнца, и это само по себе веское доказательство того, что Венеция — одно из величайших чудес света.

Флавия стояла на вапоретто и зачарованно наблюдала, как приближался остров. Летом ее лицо слегка загорело, длинные, светлые волосы развевались на ветерке. Она слегка расставила ноги, чтобы сохранить равновесие, и засунула руки в карманы джинсов. Если бы Аргайл видел ее в этот момент, то еще больше, чем утром за завтраком, потерял бы голову. Но все равно бы ни за что ничего не сказал, а Флавия не умела проникать в его мысли.

— Слишком поздно! — рявкнул охранник и ткнул пальцем в расписание, которое оповещало туристов, что доступ внутрь прекращался в полдень, хотя было только десять часов. Флавия выудила из кармана удостоверение полицейского и подала стражу. Тот старательно прочитал, повертел так и сяк и то и дело подозрительно поднимал на нее глаза.

— Выходит, из Рима, да? — переспросил он, тоном давая понять гостье, что ей впору стыдиться своего положения.

— Мне нужен Тициановский комитет, — строго перебила она. — Где мне найти их комнату заседаний?

— О! — понимающе протянул страж. — Вы по поводу той леди, которая распрощалась с жизнью. — Интонация подразумевала, что американка во всем виновата сама. Похоже, в этом здесь каждый был уверен.

— Именно. Вы ее знали?

— Немного. Не очень. Некоторые находят время остановиться и поговорить, даже знают, как меня зовут. Она — нет. Хотя как-то поболтала с моей женой. И та сказала, что леди была вполне любезна. Только разговаривали они недолго. Жена, — последовал кивок в неопределенном направлении, — прибирает здесь в номерах.

— В самом деле? — Флавия уловила его намек о разговорчивых постояльцах. — И как давно она здесь работает?

— Теперь уже очень давно. С самого наводнения.

Флавия попыталась припомнить дату: когда случилось наводнение? В 1966-м? В октябре? Что-то в этом роде. Не важно.

— Вкалывает по восемь часов в день, — продолжал охранник. — И еще по вечерам помогает мыть посуду. И знаете, сколько получает?

Флавия догадывалась, что очень мало, но у нее не было времени выслушивать его жалобы, как бы они ни были справедливы.

— Но сейчас-то она не очень занята. Здесь, кроме искусствоведов, как будто больше никого нет.

Страж что-то буркнул, мол, и в самом деле пока затишье, и тут же добавил:

— Все равно непросто содержать в чистоте здание.

— Непросто?

— Даже очень трудно. Здесь все сплошная дрянь. Кажется, красиво, а на самом деле, поверьте, дерьмо. В наши дни ничего не умеют делать. — Флавию так и подмывало спросить, уж не родственник ли он старому гондольеру. — Тоже мне мастера! Называется международный конференц-центр! А не могут залатать крышу, чтобы не текла! А все из-за этих контрактов.

Он посмотрел на нее с хитрецой и приложил палец к кончику носа, давая понять, что речь идет о грязных махинациях в высших сферах. Флавия понимала, на что он намекал, и не могла не согласиться.

— Поверите ли, на прошлой неделе вода протекла внутрь. Можете представить — в коридорах стояли лужи, и жене пришлось работать даже после того, как кончилась ее смена. А все из-за дырявой крыши. Течет, как решето. Хорошо еще не попало в спальни. А то бы завалили жалобами! За ними не заржавеет. Вот ведь люди: всегда жалуются — ничем не довольны.

— Но не все же такие, наверняка приезжают и интересные личности, — безнадежно предположила Флавия.

Она хотела сбить стража с его конька, а затем выяснить, где располагалась комната заседаний.

— Интересные? Не встречал. С приветом — таких много. Есть забавные. Но мне не нравятся. А ведь они называют себя респектабельными.

— Что, разве не так?

— Есть и респектабельные. А других я бы на порог не пустил. Не хочу никого судить. Говорят: живи сам и давай жить другим. А в Венеции люди вообще становятся шальными, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Флавия имела некоторое представление.

— Возьмем хотя бы вот эту леди, которая распрощалась с жизнью. — Искорки в глазах охранника подсказали Флавии, что он с ней играл.

— Она не распрощалась с жизнью. Кто-то ее убил, — поправила она.

— Вот и я о том же. — Страж явно считал, что полицейская из Рима не в меру педантична.

— Ну хорошо, давайте возьмем эту леди, — вздохнула она.

— Предлагаете говорить мне? Так я знаю только одно: она была немножко сова.

— То есть работала допоздна?

— Может, и работала, — хохотнул охранник и тыльной стороной ладони потер свой покрасневший нос пьянчужки. А потом как-то странно неприятно на нее покосился.

— Наверное, к ней приходили друзья?

Эти слова ему показались прекрасной шуткой, и он посмотрел на Флавию так, будто наконец обрел близкого по духу товарища.

— Друзья? Ну конечно, — и отрывисто расквакался.

Флавия снова вздохнула. Со слухами работать всегда нелегко. С одной стороны, люди испытывают непреодолимое желание вывалить все, что знают. А с другой — давнишнее отвращение перед откровенничанием с полицией. В результате — череда туманных намеков, чтобы потрафить обоим побуждениям.

— Расскажите мне о других, — начала она и осеклась: на лице у охранника снова появилось неприязненное выражение. — Полагаю, это ваша жена была на кухне в пятницу вечером с доктором Миллером?

— Да. — На этот вопрос он готов был ответить: в реабилитации людей нет ничего дурного. — Он пришел на кухню из прачечной комнаты примерно в половине одиннадцатого и попросил воды. Они немножко поболтали. Очень серьезный, обаятельный человек.

— И он вообще не уезжал с острова?

— Нет. Общественный транспорт не работал, а если бы он взял такси, я бы обязательно заметил. И вот еще что, пока вы сами не спросили: в данный момент здесь нет ни одной частной лодки, которую он мог бы нанять.

— Вы открываете дверь постояльцам, если они задерживаются допоздна?

— Нет. Каждому выдается свой ключ. Но я уже говорил, что находился на дежурстве с шести до полуночи и видел бы, если бы кто-нибудь уходил или приходил. Таких не было.

Прозвучало вполне убедительно. После этих слов возникла долгая пауза. Понимая, что разговор окончен, Флавия направилась внутрь крытой галереи, надеясь найти помещения комитета, но географическое чутье опять ее подвело, и она оказалась в другом конце здания перед входом в какое-то служебное помещение. Она чертыхнулась, повернулась и начала все сначала. Но на этот раз вышла в кухню.

Третья попытка получилась более удачной. Она поднялась на нужный этаж и пошла по коридору мимо дверей, которые явно занимали члены комитета, пожелавшие остановиться в бесплатных номерах. Таких, судя по всему, оказалось всего двое: Миллер и Мастерсон. А остальные предпочли устраиваться сами.