Молодой Алан Хербард, замещавший шерифа в его отсутствие, сломя голову примчался из замка в сопровождении самого опытного сержанта Уильяма Уордена и еще двух стражников. Если Хербард был еще не очень хорошо знаком с Форгейтом и его обитателями, то Уилл Уорден знал их отлично и нисколько не обольщался насчет горячей любви прихожан к своему новому священнику.

— Тут никто не будет горько оплакивать его кончину, — высказал он напрямик свои мысли, бесстрастно глядя на покойника. — Он славно постарался, чтобы настроить против себя всех до единого. Но каков бы он ни был, кончил он плачевно. Печальная кончина!

Они осмотрели рану на его голове, приняли к сведению отчеты всех, кто участвовал в поисках, и внимательно выслушали соображения брата Эдмунда и брата Кадфаэля, а также рассказ почтенной Диоты о том, как ее хозяин вечером ушел из дома и как она провела тревожную ночь, напрасно ожидая его возвращения.

Диота не пожелала уйти домой и все это время дожидалась их прихода, чтобы повторить им все, что знала. Несмотря на измученный вид, говорила она спокойным и ровным тоном, как бы предоставив разгадывать эту тайну тем, кто снял с нее эту заботу. Бенет все время держался рядом с ней, он был внимателен и заботлив, но смотрел мрачно, угрюмо хмурил брови, и глаза его выражали плохо скрытое недоумение.

— Если позволишь, — обратился юноша к Кадфаэлю, как только представители закона удалились из монастыря, чтобы побеседовать с провостом Форгейта, который лучше всех знал своих односельчан, — я бы хотел отвести тетушку домой погреться у очага. Ей нужно отдохнуть. — Он просительно взглянул на Кадфаэля и добавил: — Я ненадолго, ведь я могу понадобиться здесь.

— Оставайся там, сколько будет нужно, — с готовностью согласился Кадфаэль. — Если будут вопросы, я отвечу вместо тебя. Да и что ты можешь сказать? Я знаю, что ты пришел в церковь задолго до начала службы. — Кроме того, Кадфаэль знал, где юноша побывал после церкви, причем скорее всего не один. Но об этом монах промолчал. — Не заходил ли при тебе разговор о том, как собираются поступить в отношении вдовы Хэммет? Она ведь теперь осталась совсем одна: кроме тебя, у нее никого нет, и здесь ей все чужое. Но я уверен, что аббат Радульфус позаботится о ней и ее не оставят без помощи.

— Он сам приходил поговорить с ней, — ответил Бенет, и на лице его при упоминании об этом проявлении человечности вспыхнул отсвет свойственной ему жизнерадостности. — Он сказал ей, чтобы она не беспокоилась: раз она приехала сюда с добрым намерением честно послужить Церкви, то Церковь о ней позаботится и обеспечит ее. Он сказал: «Оставайся жить в доме, пока приход не передадут новому священнику, а там видно будет». Он обещал, что ее не выставят на улицу.

— Вот и хорошо! Значит, вам обоим не о чем беспокоиться. Как ни ужасно случившееся, ни ты, ни она в этом не виноваты, так что не надо терзать себя напрасными тревогами.

Диота и Бенет слушали Кадфаэля с застывшими, потрясенными лицами, на которых не было и намека на горе по усопшему или чувства облегчения, лишь какое-то глухое смирение перед судьбой.

— Возвращайтесь домой и ложитесь спать, если хотите, — сказал Кадфаэль Бенету, — Ей будет спокойнее, если сегодня ты останешься с ней.

Бенет не ответил ему ни «да», ни «нет», женщина тоже ничего не сказала. Они молча вышли из привратницкой, где провели все утро в полной неизвестности, и, перейдя через тракт, удалились по искрящейся серебристым инеем деревенской улице, которая начиналась у монастырских ворот.

Кадфаэль не слишком удивился, когда менее часа спустя Бенет вернулся назад, не воспользовавшись тем, что был отпущен домой до утра. Сначала юноша отправился в сад, но, не застав там Кадфаэля, нашел его в сарайчике, где тот, против обыкновения, сидел без дела. Бенет молча уселся рядом и уныло вздохнул.

— Согласен, — сказал Кадфаэль, вздрогнув и как бы очнувшись от своих мыслей. — Всем нам сегодня как-то не по себе, что и неудивительно. Но тебе не из-за чего расстраиваться и винить себя. А как тетушка? Ты оставил ее одну?

— Нет, — ответил Бенет. — С ней там соседка, хотя я не уверен, что тетушка рада ее заботам. Наверное, скоро придут и другие кумушки, они так и сгорают от любопытства и постараются выведать у нее все подробности. Судя по первой гостье, они соберутся не для того, чтобы вместе плакать по усопшему. Они будут трещать, как сороки, и еще засветло разнесут вести по всему приходу.

— И скоро умолкнут, помяни мое слово, — рассудительно возразил Кадфаэль. — Стоит только вмешаться Алану Хербарду или кому-нибудь из сержантов. Едва туда явятся представители закона, наступит гробовое молчание. Они начнут расспросы, и окажется, что во всем Форгейте ни одна живая душа ничего слыхом не слыхала и ведать не ведает.

Бенет беспокойно заерзал на лавке, словно его томила если не больная совесть, то ломота в костях.

— Я и не подозревал, что его возненавидели такой лютой ненавистью. Ты и впрямь думаешь, что они будут молчать, как заговорщики, и, даже если знают, кто его погубил, все равно ничего не скажут ?

— Да, думаю, что так. Потому что, наверное, всяк про себя чувствует, что один господь уберег его от греха. Иначе любой из них мог бы оказаться на месте преступника. Но как бы там ни было, тебе-то не о чем беспокоиться! Не ты же проломил ему голову? — совершенно спокойно спросил вдруг Кадфаэль.

— Нет, не я, — бесхитростно ответил Бенет, не поднимая глаз от сложенных на коленях рук; в следующий момент он вскинул взгляд на своего собеседника и с любопытством спросил: — А почему ты так в этом уверен?

— Ну, во-первых, я видел тебя в церкви задолго до начала службы, и хотя никто точно не знает, когда именно умер Эйлиот, я все же полагаю, что это произошло позднее. Во-вторых, я не вижу у тебя причины таить на него обиду, ведь ты сам говоришь, что не ожидал у людей такой озлобленности против него. А в-третьих, и это самое главное, насколько я тебя узнал, ты, мой мальчик, уж коли обозлишься до смерти, никогда не нападешь на врага сзади.

— Что ж, я рад! Спасибо на добром слове! — сказал Бенет, на мгновение просияв. — Ну а как думаешь, что же случилось на самом деле? По крайней мере, насколько известно, ты последний видел его живым. Неужели поблизости не было ни души? Может, кто-то был? Ты никого не видел? Может, кто-нибудь все-таки крался за ним следом?