Говорит Святогор Илье:

— Полезай-ка ты, старый казак, Илья Муромец, в этот гроб каменный: посмотрим, придется ли он тебе по мерке.

Лег Илья в гроб — гроб ему не по мерке: и широк и длинен.

А как вышел Илья из гроба да лег Святогор на его место — пришлась гробница Святогору по мерке, словно нарочно для него сделана.

— Меньший брат! — просит Святогор, — накрой меня теперь крышкой!

— Нет, старший брат, не хочу тебя хоронить заживо. Это ты шутки надумал нехорошие!

Но Святогор взял сам крышку и надвинул ее на гроб — случилось невиданное чудо: срослись края крышки с гробом; хочет Святогор подняться — не тут-то было, не хватает силушки поднять камень, что давит грудь его богатырскую.

— Душно мне, тяжко, брат меньшой! Помоги мне из гроба на божий свет выйти!

Взял Илья богатырский меч Святогора, только не в силу старому казаку размахнуться им, по каменной крышке ударить.

— Нагнись ко мне, — говорит Святогор, — я дохну на тебя духом своим богатырским!

Дохнул на Илью Святогор, и почувствовал Илья, как сразу в нем силушки прибавилось. Размахнулся он. Святогоровым мечом и ударил по гробовой крышке.

Зазвенел меч о камень, погнулся, а на месте, где им Илья ударил, поперек всего гроба полоса железная выросла.

Ударил Илья еще раз — другая полоса железная по крышке протянулася.

Стонет, задыхается Святогор.

— Нагнись еще, меньший брат, дохну на тебя еще своим духом богатырским, передам тебе всю свою великую силушку: может быть, тогда освободишь меня.

— Будет с меня и этой силы, — отвечал Илья, — передашь ты мне всю свою диковинную силушку — и меня тогда, как тебя, мать земля носить не станет.

Тогда Святогор промолвил:

— Хорошо ты сделал, меньший брат, что меня сейчас не послушал: дохнул бы я на тебя мертвым духом. Тут бы тебе и конец был. Прощай же — видно, мне судьба здесь смерть принять. Владей моим мечом-кладенцом, а коня моего привяжи здесь ко гробу; никому не совладать с ним — никого не будет носить он после меня.

Распрощался Илья со старшим своим братом названым; три раза в землю дивному гробу поклонился, пролил слезу горючую, призадумался да и поехал тихонечко в путь-дороженьку дальнюю.

Пирует ласковый князь Владимир-Солнышко в стольном своем славном городе Киеве. Гостей видимо-невидимо сидит за столами белодубовыми: тут и князья-бояре и богатыри могучие; тут и купцы торговые, и мужики деревенские. Длится пир и день и два: вино и мед рекой льются; нет конца переменам яств сахарных.

Посмотрел Солнышко на веселых гостей своих, пригорюнился, призадумался да и говорит:

— И все-то здесь у меня на пиру добрые молодцы женатые, у меня одного нет жены, а у вас княгинюшки. Не с кем жить мне, не с кем совет держать. Кто из вас не знает ли для меня невесты? Чтобы лицом была пригожая и речи умела вести разумные: была бы мне доброй женой, а вам княгинюшкой ласковой.

Молчат все гости в ответ на речь князя; младший за старшего прячется. Один только добрый молодец, богатырь Дунай Иванович, вышел из-за стола, поклон князю низкий отдал и промолвил:

— Князь Солнышко! знаю я для тебя невесту: в литовском царстве у короля есть две дочери-красавицы: старшая Настасья-королевична все по полю чистому ездит, ищет подвигов богатырских; младшая Евпраксия живет дома, сидит в тереме высоком, тридесятью замками заперта, чтобы солнышко не пекло ее лица белого, чтобы добрые люди красоты ее несравненной не сглазили. Во всем свете не сыскать другой такой красавицы и разумницы, как Евпраксия-королевич- на: будет она тебе, князь, хорошей женой, а нам княгиней ласковой.

Понравились Владимиру речи Дуная.

— Возьми ты у меня, Дунаюшка, — сказал он, — сорок тысяч воинов, возьми и казны золотой, сколько надобно, и поезжай скорее в Литву сватать за меня прекрасную Евпраксию: если не отдадут ее тебе добром, добудь силою, только привези мне мою суженую, а я тебя награжу всем, чего сам пожелаешь: и городами с пригородами, и селами с приселками, и серебром, и золотом, и скатным жемчугом.

И поднес князь богатырю чару зелена вина в полтора ведра.

Взял Дунай чару одной рукой, выпил ее единым духом — не поморщился; взыграло в нем сердце богатырское; говорит Дунай князю:

— Солнышко Владимир! Не надо мне ни казны, ни воинов. Отпусти только со мной в Литву моего любимого товарища, Добрыню Никитича, да дай нам двух коней неезженых, да две плетки нехлестаные, да два новых седельника черкасских!

И наутро выехали два богатыря из стольного Киева: видели, как они на коней садились, только не видели, как они в путь-дорогу ехали: вспорхнули добрые молодцы, словно два сокола — только их и видели.

Едут не день, не два — едут неделю-другую и приехали в Литву храбрую, прямо на двор королевский. Говорит Дунай Добрыне:

— Останься пока, Добрынюшка, около коней во дворе королевском и сам поглядывай на окна палат белокаменных: если что понадобится да позову тебя — поспеши мне на помору.

Расстались богатыри. Идет Дунай во дворец к королю литовскому. Знает добрый молодец обычаи заморские: крестом себя не осеняет, богу не молится — кланяется королю в пояс.

Узнал король Дуная, обрадовался.

— Здравствуй, Дунаюшка, куда путь держишь? Еще послужить мне не хочешь ли? Был ты мне верным слугою: год прожил конюхом, а другой год чашником, а третий стольником; за твои службы усердные посажу я тебя за большой стол на большое место, ешь, пей досыта.

— Батюшка король! — отвечает Дунай. — Приехал я с добрым делом: послал меня ласковый Владимир-князь сватать за него дочь твою, прекрасную Евпраксию-королевичну. Прислал тебе Солнышко на этом и грамоту свою государскую.

Нахмурился король, разгневался:

— Не за свое ты дело взялся, Дунай Иванович. Где же это видано, чтобы младшую дочь раньше старшей присватывать, замуж выдавать!

И позвал король своих татар:

— Возьмите-ка вы Дуная за белые руки да заприте его в погреба глубокие, закройте решетками железными, задвиньте досками дубовыми, сырой землей сверху засыпьте. Пусть погостит у нас в глубоком погребе, на досуге думу раздумает.

Вскочил тут Дунай из-за стола на резвые ноги: как уперся руками в столы белодубовые — все столы закачались, посуда порассыпалась, напитки поразливались, все татары перепугались. Перескочил тут Дунай через золотой стул, схватил татарина за ноги, стал им направо-налево помахивать, других татар побивать. Сам король со страху бегает по палате, шубой от Дуная прикрывается, уговаривает доброго молодца:

— Уймись, свет Дунаюшка, не гневайся, попомни мою прежнюю хлеб-соль королевскую, не губи моего народа, слуг верных. Садись лучше со мной за дубовый стол; отдам за князя Владимира дочь свою Евпраксию; дам в приданое и коней добрых, и казны, сколько надобно.

— Не умел ты меня, добра молодца-свата, честью встретить, так я без тебя управлюсь; сам возьму, что мне понравится!

Пошел Дунаюшка по палатам королевским: в дверь плечом упрется — и ключей не надо: сами двери настежь отворяются; и добрался Дунай до высокого золотого терема, где сидела за тридцатью дверьми, тридцатью замками запертыми, прекрасная королевична Евпраксия.

Спрашивает Дунай Евпраксию:

— Пойдешь ли, красная девица, замуж за нашего князя — Владимира-Солнышка?