Мы отвечали в Шатли за предотвращение пожаров. И мы не проявили достаточной жесткости…

Управление компанией было довольно тем, как работало ее отделение в Шатли. Директорам нравилось, что целый город у них в кармане. Будучи местным менеджером, я должен был продолжать успешную работу. Шатли приносил фирме больший доход, чем любой другой город вчетверо большего размера. Все бумаги были в полном порядке, клиенты всегда оставались довольными. Но главная причина, по которой директора так любили Шатли, заключалась в том, что здесь мы всегда были вне конкуренции. При мысли о Шатли у них всегда поднималось настроение – это был уникальный город.

Хотя прямых указаний не было, но мне было хорошо известно, что я не должен был терять клиентов, чтобы другие страховые фирмы имели возможность укрепиться в нашем городе. А это означало, что я в критических ситуациях должен был идти клиентам навстречу. Это было гораздо выгоднее, чем дать возможность другой фирме заключить договор с нашим бывшим клиентом. Если бы мы настаивали на жестких противопожарных мерах, то этим бы сразу могли воспользоваться наши конкуренты.

Поэтому, хотя правила страхования никогда не нарушались по крупному, по мелочи мне часто приходилось уступать. Вне всякого сомнения, многие толковые городские бизнесмены были прекрасно осведомлены о нашем положении дел, и с удовольствием этим пользовались. Мы хотели застраховать их – и престиж значил для нас куда больше, чем непосредственный доход. Нас легко было поставить в положение, когда наши условия действительно оказывались выгоднее для клиентов, чем в любой другой страховой компании. Да и меры противопожарной безопасности можно было выполнять не по полной программе.

Нет, я не был беспечным или бесчестным. Просто мои требования были менее жесткими, чем у других страховых фирм – с полного ведома совета директоров моей компании, естественно.

Но после катастрофы поддержка совета улетучится вместе с дымом пожара, когда они увидят, какие невероятные суммы им придется выплачивать. Нам придется выплатить стоимость города, плюс страховки родственникам погибших.

И хотя фирма будет в состоянии сделать это, дела ее кардинально пошатнуться. И вместо того, чтобы быть самым молодым и популярным менеджером компании, я превращусь в полного идиота, из-за которого они оказались на грани разорения. Наверное я войду в историю, как человек, ответственный за самые большие страховые выплаты в истории.

К тому же, как только средства массовой информации заинтересуется методами ведение дел нашей страховой компании в Шатли, совет директоров мигом отречется от меня.

Они не могли не знать того, как я здесь действовал, и всецело одобряли мои методы. Но так будет только до Большого Пожара в Шатли.

Да, я начал понимать, что меня ждет. Всегда находится человек, которого можно во всем обвинить – и я был самым подходящей кандидатурой.

– Самое несправедливое, – тихо проговорила Миранда, – это то, что они обвинили тебя в том, что произошло в Тринити Холл. Некий чиновник из пожарной инспекции по фамилии Кристи осматривал здание год назад и составил отчет…

Я простонал. Я помнил об этом случае, просто не сумел сразу связать его с тем, что говорила Миранда.

Теперь я все понял.

– Ты встретился с Кристи и показал ему заключение вашего собственного инспектора о состоянии противопожарной безопасности Тринити Холл. В нем говорилось, что хотя здание и не отвечает новейшим требованиям и содержит в своей структуре много дерева, все-таки большая часть требований безопасности выполнена…

– Вполне достаточно, – пробормотал я. Более того: этого хватало с большим запасом.

Теперь мне хотелось узнать о другом, с этим вопросом наступила полная ясность.

– Что произошло с тобой? – спросил я.

– Грег сильно ударил меня, – ответила Миранда, – но все же не достаточно сильно. Я маленькая, но крепкая.

Когда я упала в реку, то успела сильно нахлебаться воды.

Потом течение вынесло меня к развалинам моста. Там я выбралась на берег. В кустах у меня, на всякий случай, был спрятан запасной костюм – я подозревала, что Грег собирается сделать что-то страшное.

– Что я никак не могу понять, – начал я и остановился. Я хотел сказать, что не понимаю почему Грегу разрешили саботировать все, что делали остальные, почему Миранда и другие великаны вообще взялись за такое сложное дело, когда среди них находился такой человек, как Грег, который мешал им на каждом шагу, а в результате не убил Миранду только по чистой случайности и из-за излишней самоуверенности.

Но это была лишь одна из многих вещей, которые я не понимал. Мне хотелось задать так много вопросов, что я никак не мог выбрать какой-нибудь один.

Миранда, что было совсем не удивительно, перестала иметь прежний безукоризненный вид. Две тонкие розовые полоски, надетые на ней, носили чисто утилитарный характер, у них не было ничего общего с хорошо продуманными бикини, в которых я видел ее в прошлый раз.

Видимо, Миранда и великаны надели на себя подобные вещи только для того, чтобы не смущать жителей Шатли.

Ее великолепное тело было в нескольких местах поцарапано, я уже не говорю о громадном синяке, оставшемся после удара Грега. Глядя на нее, я еще раз вспомнил, как чудесно выглядели все великаны.

– Все-таки вы пришли из будущего, – сказал я.

– Из того, что вы называете будущим, – согласилась она. – А для нас оно настоящее.

– Это всего лишь игра слов.

– Нет. Время не может происходить одновременно.

Написанного не воротишь, а перо идет дальше и дальше.

Сейчас 2297 год.

– Это у вас – 2297.

– Нет, не у нас. Сейчас 17 апреля 2297 года, суббота, если ты не поленишься проверить. То, что произойдет после 17 апреля 2297 года – будущее, совершенно недоступное будущее. А до 2297 года находится частично доступное прошлое.

Ее уверенность ужасно разозлила меня.

– Вот это-то и делает всех вас такими жестокими и бесчеловечными – иллюзия, что ваше время, это единственное время, которое имеет значение.

Она была такой же уверенной, как палачи святой инквизиции.

– Сейчас 17 апреля 2297 года.

– Значит, я был рожден в реальности, которая никогда не существовала, и жил всю свою жизнь, как тень, мертвый с момента рождения?

Мои слова заставили ее призадуматься.

– Метафизические проблемы, – наконец, ответила она, – всегда были от меня очень далеки. Может быть, ты действительно прожил свою жизнь во второй половине двадцатого столетия… и вас всех восстановили, чтобы вы еще раз прожили ее в конце двадцать третьего века. С твоей точки зрения я не могу объяснить тебе ничего. Я твердо знаю только одно: стрелка, указывающая время, застыла на отметке 2297…

Когда я собрался возразить ей, она перебила меня.

– Вэл, ну подумай немного. Я родилась в 2267 году, а теперь я здесь. Нужно же было как-то попасть сюда…

Значит ей было тридцать. Это удивило меня, и в некотором смысле даже разочаровало. Ей могло бы быть от восемнадцати до восьмидесяти – судя по тому, что я о ней знал. Тридцать лет – этот возраст показался мне совсем не подходящим для Миранды. Это было слишком просто.

Она продолжала пытаться убедить меня, что время всякий раз должно находиться в определенной точке, и как будильник что-нибудь показывать, даже когда оно останавливается. Дата, единственная дата, которая имела какой-нибудь смысл и значение – 17 апреля 2297 года. Все, что было до этого – прошлое, а после него наступит будущее.

Наконец, она поняла, что попусту тратит время и прекратила свои попытки.

– Это не имеет значения, – вздохнула Миранда, садясь на землю и прислоняясь спиной к механизму стасиса. – Ты хочешь, и в то же время не хочешь знать. Ты думаешь, что хочешь узнать правду, а на самом деле, ты хочешь услышать то, что хочешь услышать.

– Нет, я хочу узнать правду, – возразил я. – Что все это значит? Это класс историков в колледже?

В ее глазах промелькнуло удивление.