— Потому что… потому что мне правда нужен жрец.

Ксе сидел в полулотосе и любовался стеной: обои были в цветочек. Думал он про Деда, о том, как не вовремя старик укатил в свой антропологический Мюнхен, оставив злосчастного ученика наедине с целым полком проблем. Да, Матьземля просила не Арью, а Ксе, но задача была не для него, не по его силам. Безмозглой богине этого не объяснишь, да и всё равно ей. Взнуздала, вези теперь; вот счастья-то привалило… «Любит она тебя, дурака, — сказал Арья. — Только радостей от той любви ждать не стоит». Чугунная истина Дедовых слов давила на плечи ярмом.

Шаман глубоко вдохнул и закрыл глаза. Слишком о многом стоило поразмыслить, и оттого размышлять не хотелось вообще. На площадке Льи, среди неслышимой «песни», погружаться в стихию было физически сладко: точно мама, по известному присловью, всё ж таки родила тебя обратно, и не стало ни труда, ни мыслей, ни бед. Богиня приняла Ксе, как гладь осенней воды принимает опавший лист; погружение походило на долгий полёт в прозрачной утренней стыни, а потом мысли Земли коснулись души мгновенной прохладой, заструились лесным ручьём и понесли — далеко, далеко… Ксе не засыпал, но это могло заменить недополученный сон.

У него было два часа.

Жень клятвенно пообещал, что не будет мешать, ушёл на кухню и действительно сидел там тихо. Но дом не мог похвалиться звукоизоляцией, а Лья не ставил стеклопакетов: на верхних этажах ходили и окликали друг друга люди, за окнами взрыкивали моторы старых машин — и в сердце идеального согласования это странным образом не раздражало и не тревожило.

В числе того, о чём Ксе не хотелось думать, было чувство беспомощности, которое накатывало всякий раз, когда он собирался что-то решить. При Деде этого чувства не возникало, потому что Дед — учитель, учёный, человек мудрый и опытный — знал, что происходит и принимал решения осмысленно. Но сейчас Арьи не было, а советы Арьи остались, и Ксе разрывался между доверием к Деду, велениями собственной интуиции и зудящим голосом разума, который заявлял, что всё это чушь.

Сильнее всего Ксе действовали на нервы пять остановок. Если б нужно было ехать на другой конец города, толкаться в метро или вызывать такси — голос разума, пожалуй, возобладал бы, и Ксе никуда не поехал. Но он жил в соседнем районе, за пять автобусных остановок отсюда, и добраться на глупое, скучное, век ему ненужное собрание выпускников мог меньше чем за полчаса. Вчера он действительно хотел добраться до школы, увидеть, какими стали теперь одноклассники, прежние девчонки и пацаны, а ещё романтически купить цветов и признаться Светке Масловой, что она была его первой любовью. Но после всего, что успело произойти за день, намерение казалось несообразно нелепым и мелким, почти постыдным, будто Ксе на передовой собрался позаботиться о красе ногтей. Кроме того, вставал вопрос, куда девать Женя: оставлять одного было боязно, везти с собой — дважды нелепо. Уже хотелось сесть и сидеть спокойно; но стоило прислушаться к интуиции, и та вновь сообщала, что поездка безопасна, что в отсутствие Ксе не случится плохого, а пропустить собрание будет нестерпимо обидно и горько, как что-то, чего никогда в жизни больше не случится…

— Ксе!

Шаман вздрогнул и завертел головой.

— Блин, Ксе, ты как в спячку впал, — Жень, отдуваясь, плюхнулся перед ним на пол. — Если б ты сейчас не проснулся, я б тебя в тонком мире нафиг ошпарил.

— Ну спасибо, — проворчал шаман, потирая веки.

— Пожалуйста, — божонок фыркнул. — Ты, между прочим, будильник на мобиле проставил и не услышал, труба минут пять завывала. Я и решил разбудить.

— Уй-ё, — сконфузился Ксе. — Спасибо, Женька.

Тот, радостно заулыбавшись, кивнул — и в очередной раз выбил Ксе из равновесия, непринуждённо сказав:

— А я у тебя деньги потырил, это ничё?

— Ч-чего? — обалдел Ксе.

— Я сходил пожрать купил, вот, — с достоинством сообщил парень. — Яичницу будешь?

С кухни действительно пахло; Ксе унюхал и вспомнил, что у него с самой ночи маковой росинки во рту не было. Живот разом прилип к позвоночнику.

— Ну… — промямлил он. — Не откажусь.

— А ты и готовить умеешь? — с почти мистическим трепетом вопросил Ксе: в жениной яичнице помимо яиц наличествовали молоко, тёртый сыр, помидоры и сладкий перец, и было всё это необыкновенно вкусно, а голодному шаману вообще сходило за амброзию и нектар.

Жень рассмеялся, уплетая свою половину.

— Я ещё и на машинке умею, — мурлыкнул бог войны с интонациями кота Матроскина, а потом объяснил просто: — У нас же мамки не было. Что мы, два здоровых жеребца, должны были на сеструхе ездить?

— Я думал, — честно сказал Ксе, — вы должны были по-человечески жить… то есть, в смысле, как боги. Уж всяко с прислугой. Жрицами какими-нибудь на подхвате… неофитками.

Жень помолчал, поковырял яичницу вилкой.

— Старшая богиня красоты, — сказал он, — училкой в школе работает. Изо. А её верховная жрица — в той же школе математичка.

— Это как так? — моргнул Ксе.

— Это культ нерентабельный, — сказал Жень. — А у младшей сестры рентабельный ещё как, вот она живёт как богиня. У неё верховная знаешь кто? — и он назвал имя известной светской дамы.

Ксе хрюкнул: верховная жрица богини красоты была похожа на лошадь.

— Младшая красоты — шакти наживы, — Жень пожал плечами с безразличным видом: для него это было вроде Волги, которая впадает в Каспийское море. — Она по части красоты, которая стоит денег — мода там, шоу-бизнес всякий… А старшая — шакти творчества. Нерентабельные они.

— А вы? — Ксе в недоумении представил себе расходы на армию, — вы разве нерентабельные?

— Рентабельные, — мрачно сказал Жень, — а жаль. А то бы стали они за мной гоняться, как же!.. это папка решил, что мы им козью морду сделаем.

— Жрецам?

— Угу. Он офицер… был. А мы с Женькой в обычной школе учились. А потом я бы служить пошёл, срочником. А потом в военный университет… — Жень погрустнел. — Дома, наверно, всё так же осталось. Или не осталось. Мне пофигу, ничего не жалко, только жалко, что я фотки не взял, когда линял тогда… фоток жалко. Хорошо людям, они хоть знают, что реинкарнируются…

— Не всегда, — сказал Ксе правды ради.

— Почти всегда, — махнул рукой божонок. — А папка мой… и Женя…

Шамана мучил вопрос, зачем понадобилось жрецам делать то, что они сделали, но невозможно было придумать худшей бестактности, чем сейчас заговаривать об этом. Жень прежде не говорил о своей близняшке, только об отце — должно быть, мысль о нём придавала мальчишке твёрдости, он вспоминал о долге и мести и обретал новые силы. Воспоминание о сестре заставило его поникнуть; и Ксе готов был никогда не узнать ответа на свой вопрос, потому что на глазах Женьки выступили слёзы.

— Блин, — сказал божонок. — Блин… — и вывернулся из-за стола.

Уже стемнело. Ксе запер дверь своей квартиры и нажал кнопку лифта. Перед тем, как он, наконец, оставил Женя одного, беспокойство всё-таки вылилось в дельную мысль: он оставил божонку свой мобильник, а сам зашёл в салон и купил ещё один. С нового номера Ксе отправил Женю СМС-ку, и теперь, если что, был на связи.

Он даже не опоздал в школу. И рядом с нею, в ларьке возле автобусной остановки, успел купить белые розы для Светы Масловой, которая, вероятно, носила сейчас другую фамилию. Когда-то давным-давно мышонок Лёша не осмеливался и подойти к первой школьной красавице; в старших классах она уже работала моделью, и это возводило Светку практически в ранг богини. Вспоминать было забавно.

Ксе предполагал, что почувствует, подходя к школе, но всё равно удивился тому, какой маленькой и обшарпанной оказалась она. Вторая смена уже разбежалась по домам; неопрятная уборщица домывала фойе, у входа толстый сонный охранник грубо спросил, кого Ксе тут надо. Ответить Ксе не успел — от стенда с расписанием ринулся Кабанище, Боря Кабанов, и заорал охраннику, что один раз уже объясняли. Кабанов был точно такой же, как раньше, только выше, толще и в шикарном пальто. От раздевалок подошли Колян и Серый, тоже непривычно взрослые, раздавшиеся в плечах. Шаман Ксе мигом превратился обратно в Лёху Смирнова, разговор завязался, и былая компания подымалась на третий этаж, заваливаясь на перила от хохота.