— У меня всё равно по страховке бесплатно, — буркнул безутешный Ника и неожиданно вспомнил: — а, да, ещё подсатанники подписывают, бывает…
— Кто? — переспросил инспектор.
— Подсатанники, — безнадёжно объяснил менеджер. — Сатанюки. Совсем мелкие и тупые типы из сект. Ну, из тех, кто квартиры наставникам дарит. Как Ростэнерго организовали, тут их погнали и души заодно продавать. Деньги хорошие, а премудрый учитель всё равно, веруйте, спасёт и отмажет.
Говоря, менеджер поднял взгляд — и подумал, что галлюцинирует. Со щёк инспектора чудесным образом исчезли прыщи и щетина. Больше того: он, похоже, помолодел аж вместе с одеждой, и теперь, стоя рядом со стажёром, казался тому двоюродным братом.
Бредит, не бредит… от этих, из Института тонкого тела, ожидать можно чего угодно.
— А один мужик, — авторитетно заметил стажёр, — между прочим, отмазался.
— Это как?
— А у него родной брат у нас учился. До диплома и лицензии ещё два года пыхтеть оставалось, опять-таки, обязательств он никаких не подписывал, а денег хотелось. Техникой он уже владел. Ну и решили обжулить государство… — стажёр захихикал. — Пошёл мужик, поставили ему печать, денег дали, а брат её на следующий день срезал и законсервировал, чтоб никто не догадался.
— И что? — поинтересовался инспектор.
— Их Ящер засёк. Они, идиоты, в нашей же институтской лабе этим занимались. Ну кто ж знал, что Лаунхоффер в двенадцатом часу ночи на работе сидит? На следующий день приходит брат к Ящеру на лекцию, а тот его за ушко да на солнышко. Пришлось им деньги вернуть. Благо, за ночь только пару штук баксов спустить успели.
— А ауру его, что, не просекли? — удивился инспектор.
— Ауру Ящера? — иронично уточнил стажёр. — Ты-то сам её каждый раз просекаешь? В общем, слажали мужики. Но идея богатая…
Они сошлись на том, что идея богатая, а потом из аптеки прибежала секретарша с валерьянкой для Ники, и инспектор со стажёром отправились на улицу курить.
В колодец двора с высоты заглядывало бледное солнце. Стояла мрачная городская тишь, похожая на сырость, когда воздух напоен влагой, но дождя нет. Со всех сторон за стенами дома пролегали оживлённые улицы, мчались машины, ветер хлестал деревья, а здесь звуки тонули друг в друге и пропадали, оставляя единственное ощущение плотной не-пустоты. Пахло дождём и бензином.
— Лёня, — представился инспектор.
— А по-нашему?
— Лейнид. А тебя я знаю, ты великий человек.
Стажёр ухмыльнулся.
— Да ну.
— Даниль Сергиевский, — торжественно провозгласил Лейнид. — Первый аспирант в МГИТТ. Слушай, я сколько живу, понять не могу, почему ты к Ящеру на диссер пошёл?
— Я пошёл? — великий аспирант чуть не выронил сигарету. — Я пошёл?! Меня послали, я пошёл!
— Чего ж так?
— Я к Воронецкой хотел, — жалобно сказал Даниль. — Подхожу к ней, а она и говорит: «Даня, я же знаю, чем ты у меня будешь заниматься. Ты лодырничать станешь и жизнь прожигать, а я тебе буду потакать и потворствовать, я строгость наводить не умею. Мы уже обсудили всё, и с Андрей-Анатольичем, и с Эрик-Юрьичем… твой, Даня, руководитель будет — Эрик Лаунхоффер. Имя!». Я упал. Говорю: «А у него я поседею и стану заикой!» Она захихикала и говорит: «Держись, Даня. Но я правда не думаю, что будет плохо». И всё. К стенке.
— Ворона классная тётка, — мечтательно сказал Лейнид. — Суматошная, но классная…
— Не спорю, — мрачно ответствовал Даниль. — Но она меня послала.
Помолчали. Запалили по второй.
— А чего ты по профилю не работаешь? — спросил Лейнид. — В частных клиниках, да в Москве, даже терапевты по три раза в год машины меняют, а кармахирург с твоими возможностями… Деньги ж охрененные!
— Ты понимаешь, — глубокомысленно отвечал Даниль, — я работать очень не люблю. А тут я работаю в худшем случае три раза в месяц. Остальное время сижу в личном, между прочим, кабинете и халявный интернет юзаю. А машина мне не нужна…
Он замолк и уставился в небо. С крыши на крышу над колодцем двора летали вороны.
— А ты чего в инспекцию пошёл? — спросил он. — Ты на каком курсе вообще?
— На третьем, — Лейнид вздохнул. — Да я просто подработки искал. Подумал, какое-то касательство к профессии будет… опять же, ошибки исключены, меня любой оператор опознает. Слушай, я спросить хотел — чего этот шкаф, Ника, болтал? Про тысячи жизней? Вроде же как…
— У Ники инструкция со вдохновенной речью, — усмехнулся Даниль. — Он её зачитывает. Кто её писал — я не в курсе. Чудак какой-то на букву «м». Нету тысяч, конечно. Зафиксированный минимум физических жизней от образования тонкого тела до его распада — три, прописью, три штука. Максимум, вроде, около сотни.
— Сотня — это тоже прилично. — Лейнид подумал и добавил: — Но всё-таки обидно как-то. Раньше в сказку верили…
— Во-первых, не все в неё верили. А во-вторых, тебе и сейчас никто не запрещает. Вон церквей пооткрывали сколько. Вера — вещь иррациональная. А если точно знаешь, что с телом не умрёшь, дальше можно что угодно себе придумывать.
— Если точно знаешь — не получается…
— У кого как. Когда реинкарнацию доказали научно, буддисты радовались как дети. А с буддизмом, по сути, ещё хуже вышло, чем с христианством. Потому что нирвана, которая у них цель, означает то же самое растворение личности, которое в любом случае происходит в конце концов с кем угодно, будь он буддой или придурком последним. Только у будды оно осознанное и с придуманным смыслом. А значит, оно такая же иллюзия, как и всё остальное. Майя.
— Сансара — нирвана, — сделав умное лицо, заметил Лейнид.
Даниль ухмыльнулся.
— По-моему, это очевидно.
— А как они выплыли?
Аспирант хихикнул.
— На концепции бодхисаттвы, конечно. Бесконечный отказ от окончательной нирваны. То бишь бодхисаттва может воплощаться и сотню раз, и тысячу, и миллион…
— И в мух и комаров тоже?
— Не дури. Сансара — такой же результат эволюции, как разум, и тесно на него завязана. Максимум, то есть минимум — в человекообразную обезьяну. — Даниль засмеялся. — А потом удивляются, почему шимпанзе язык жестов осваивают…
— И что, — озабоченно спросил Лейнид, не быв впечатлён свойствами шимпанзе, — из неё — вообще никак и никуда?
Собеседник скорчил рожу.
— Как только люди понимают, что нечто есть, они тут же стараются из него вылезти. Из детского манежика, из атмосферы, из сансары… как будто им там денег дадут. — Даниль философствовал, Лейнид внимал; помедлив, аспирант затянулся и докончил, глядя в сторону: — Можно.
— Как? Куда?
— Никто не знает.
— То есть?!
— Ящер говорит — можно.
— И? — Лейнид подался вперёд.
— Любопытство кошку сгубило.
— Блин!
— Он говорит, что за сенсациями не гонится и научной общественности представлять неподтверждённые гипотезы и непроверенные данные не будет, — Даниль ухмыльнулся. — Я так думаю: он знает, но не скажет.
Отпустив инспектора с миром, стажёр ещё постоял, задрав голову и щурясь на птиц, а потом отправился обратно, к казённому оптоволокну. Ника попытался его пристыдить, но Даниль зыркнул левым глазом, и менеджер притих: опыт взаимодействия с кармахирургом у него был больше, чем ему бы хотелось.
Сергиевский вошёл в кабинет и закрыл окно; в комнате было холодно, как на улице. Сел. На широком столе работало сразу два компьютера, оба в спящем режиме: стационарный, положенный ему как оператору, и личный данилев лэптоп. Вентиляторы гудели дуэтом, завывая поочерёдно, точно машины переговаривались между собой.
Даниль посмотрел на часы: около трёх.
Вопреки нелестному мнению Ники, аспирант не резался ни в Контру, ни в Линейку — он занимался делом, хоть и не тем, за которое ему здесь платили. Проснувшийся лэптоп явил открытый файл с диссертацией, и Даниль обречённо поморщился. Щёлкая по клавишам, он просмотрел кусок позднего текста; поленился заново вникать в строчки формул, надеясь, что не ошибся тогда, когда считал. Ему было скучно и тошно. Через час или два в Москву возвращался Ящер, Tyrannosaurus Rex, жуткий человек и ещё более жуткий научный руководитель. Конференция, на которую он летал, подарила Данилю полсентября свободы, но всё хорошее неизменно закачивается. Присущая Лаунхофферу потусторонняя жуть заключалась, в частности, в том, что он никогда не отдыхал, потому что никогда не уставал. После многочасового перелёта, вдобавок зная, что завтра на работу с утра, всякий нормальный человек предпочёл бы обождать с делами — но Ящеру передышки не требовались.