Это был высокий тощий марсианский парнишка, сутулый и застенчивый. Неуклюжий, как щенок. Почему он играл у них на третьей базе[1] — ума не приложу. Опять же, и меня они назначили шортстопером,[2] а ведь я левша и не могу перехватить граундер.[3] Вот что значит изучать спорт по видео. Для нас, американцев, некоторые вещи настолько очевидны, что мы даже не задумываемся над ними. Например, никому сроду и в голову не придёт поставить на шортстоп левшу. Но на Марсе все было внове. Многие люди там влюбились в бейсбол, заказали экипировку, раскатали несколько полей, и пошло-поехало.

Вот и мы там оказались — я и этот малыш Грегор — и пошли вытаптывать левую сторону внутреннего поля. Он выглядел таким юным, что я спросил, сколько ему лет, а он ответил: «Восемь», — и я подумал: «Черт побери, «юный» — не то слово», но потом понял, что он имел в виду, конечно же, марсианские года, так что ему было лет шестнадцать-семнадцать, но казался он младше. Он откуда-то недавно перебрался на Аргир4 и снимал квартиру то ли вместе с родственниками, то ли с друзьями, — я никогда не мог толком понять, — но он казался мне очень одиноким. Тренировок Грегор никогда не пропускал, хотя считался худшим игроком в какой-то ужасной команде, и было слишком заметно, как он сокрушается из-за всех своих оплошностей и страйк-аутов.[4] Меня всегда удивляло, зачем он вообще выходит на поле. А уж какой застенчивый; и эта сутулость; и прыщи; а как он запинался о собственные ноги, краснея и что-то бормоча, — определённо, Грегор был неподражаем.

Английский не был его родным языком. То был не то армянский, не то моравский, не то что-то ещё в этом роде, во всяком случае, на нем никто не говорил, за исключением пожилой пары, с которой он вместе жил. Так что бормотал Грегор какую-то неразбериху, которая на Марсе сходила за английский, а иногда даже пользовался транслейтором, но в основном старался не оказываться в ситуации, где ему пришлось бы говорить.

И делал ошибку за ошибкой. Должно быть, смотреть на нас со стороны было потешно — я ростом ему по пояс, и мы оба дружно пропускаем катящиеся мимо мячи, — цирк, да и только! А ещё мы пинали их, расшвыривали во все стороны и гнали аж за пределы первой базы. Аут нам очень редко удавался. Бывало, это бросалось в глаза, за исключением тех случаев, когда все остальные тоже играли не лучше. Бейсбол на Марсе отличался крупным счётом.

Но все равно это была превосходная игра. Нет, в самом деле, все выглядело как во сне. Прежде всего — горизонт. Когда вы находитесь на плоской, такой как Аргир, равнине, то он от вас, скорее всего, лишь в трёх милях, а не в шести. Это очень заметно глазу землянина. Потом эти площадки — у них просто сверхъестественные размеры ближнего поля, ну а дальнее поле — так и вовсе громадное. У моей команды оно было примерно девятьсот футов в длину и семьсот — в ширину. Стоишь на этой тарелке, и изгородь на границе дальнего поля кажется тонкой зелёной линией под пурпурным небом, почти у самого горизонта, — вот я и говорю вам, что бейсбольная площадка покрывала почти все видимое пространство. Это было так здорово!

Они играли с четырьмя аутфилдерами,[5] как в софтболе,[6] и все равно коридоры между игроками были широкими.

А воздух там почти такой же разреженный, как в базовом лагере Эвереста, и низкая гравитация. Поэтому когда вы бьёте по твёрдому мячу, он летит так, будто его ударили длинной клюшкой для гольфа. Даже при таких больших полях в каждой игре было по несколько хоум-ранов.[7] На Марсе игры редко заканчиваются всухую. Мне, во всяком случае, до сих пор не приходилось быть тому свидетелем.

Я занялся бейсболом после восхождения на гору Олимп, где помогал основать новый научно-исследовательский почвенный институт. Им хватило ума не пытаться изучать эту проблему по видео. Поначалу в свободное время я взбирался на горы Харит, но потом ударился в бейсбол и оказался слишком занят. «Прекрасно, я стану играть, — ответил я, когда меня попросили. — Но тренером не буду. Не люблю указывать людям, что им делать».

Поэтому я вместе со всеми выходил и проделывал футбольные упражнения, разогревая даже те мышцы, которые никогда не понадобятся. Потом Вернер принимался отрабатывать подачу на ближнем поле, а мы с Грегором начинали отбиваться. Мы походили на матадоров. Время от времени налетали на мяч и посылали его аж за первую базу, и изредка бейсмен,[8] верзила ростом выше двух метров с комплекцией цистерны, брал наши подачи, и тогда мы с Грегором торжествующе хлопали перчаткой о перчатку друг друга. Проделывая это изо дня в день, он уже меньше стеснялся меня, хотя и не намного. И я видел, что он бросает мяч чертовски резко. Рука у него была такой длины, как все моё тело, она казалась бескостной, как щупальце кальмара, поэтому настолько свободно поворачивалась в запястье, что Грегор прямо-таки выстреливал мячом. Конечно, иногда мяч поднимался и проходил метров на десять выше головы первого бейс-мена, но в том, что он летел в нужную сторону, сомнений не было. Я начинал понимать, что Грегор играет не только затем, чтобы находиться среди людей, с которыми ему не обязательно разговаривать, но и потому, что это давало ему возможность подняться в собственных глазах. Я понял, что он не столько застенчив, сколько угрюм. Или — и то и другое вместе.

В любом случае, наши броски были не броски, а посмешище. Удары битой шли чуть получше. Грегор научился подрезать их и отбивать граундеры до самой середины поля; это было довольно эффектно. Ну а я начал работать над своим чувством времени. После нескольких лет игры в софтбол с его медленными подачами я неделю спустя с таким остервенением замахивался битой на все, что попадалось под руку, что, уверен, глядя на это, мои товарищи по команде думали: не иначе, им достался умственно отсталый американец. А поскольку у них было правило ограничивать количество землян в команде двумя игроками, то, без сомнения, они чувствовали себя разочарованными этим обстоятельством. Но постепенно я приспособился выверять момент удара и после этого бил уже довольно прилично. Дело было ещё в том, что их питчерам[9] не грозили травмы. Эти амбалы возвышались у тебя за спиной и вбрасывали с такой силой, на какую только были способны, как и Грегор, — от них ведь требовалось лишь заколотить противнику штрафное очко. Было немного боязно, потому что они частенько шарахали прямо в тебя. Но если мяч нёсся тебе под дыхало, то единственное, что могло спасти, — это точно рассчитанный момент удара. И если тебе это удавалось, то как мяч летел! Всякий раз, когда я соприкасался с ним, это было словно чудо. Казалось, если правильно ударить, то ты можешь запустить его на орбиту, и именно таким у них было одно из прозвищ хоум-рана. «О, этот орбитальный», — бывало, говорили они, наблюдая, как мяч уходит за пределы поля, направляясь к горизонту. У них имелся маленький колокол, наподобие судового, прикреплённый к стенке позади «дома»,[10] и в таких случаях кто-нибудь сильно бил в него до тех пор, пока тебя не окружали базовые игроки. Очень славный местный обычай!

Так что мне это нравилось. Прекрасная игра, даже когда ты весь избит. Сильнее всего после тренировки болели мышцы живота, я даже не мог смеяться. Однако я делал успехи. Принимая мячи, летевшие с правой стороны, я разворачивался и отбивал их первому или второму бейсмену. На зрителей подобный трюк производил впечатление, хотя, конечно же, выглядело это нелепо. Ты походил на одноглазого в стране слепых. И знаете — не сказать, чтобы они были плохими спортсменами, но никто из них не играл так, как играют дети, они оказались начисто лишены бейсбольного чутья. Им просто нравилось играть. И я мог их понять: огромное, как мир, зелёное поле под пурпурными небесами с летающими туда-сюда жёлто-зелёными мячами — это было прекрасно. Мы замечательно проводили время.