– Господа, – сказал я, – война окончена, и если кто-то хочет воткнуть меч в землю здесь и сейчас – то быть посему. Но… – я сделал паузу, подбирая слова, чтобы в моей речи не присутствовало мое мнение. Ничего не шло в голову. Я повернулся к гауптману и забрал из его рук приказ. Я прочитал его весь – от первой до последней строчки. К концу речи мой голос осип и прежде чем откашляться я спросил:

– Ну что будем делать?

– Драться, – бросил кто-то из строя. Но я видел – единства уже не было.

– Господин гауптман согласен принять сдачу… Я не могу здесь приказывать, поэтому решайте сами… Шеель привстал в стременах:

– В задницу! – закричал он. – Идем на прорыв!

– Шеель, успокойся…

– Пора решать, – кажется, сказал я, —что лучше: сделать шаг или остаться на месте… Если кто-то ждет приказа – его не будет. Если кому надоело «Кано»

– так тому и быть… Деревню наша хоругвь покидала поредевшей на треть. Раздел был тягостным – некоторые по несколько раз меняли свое мнение. Двоих раненых я приказал оставить почти насильно – как потом оказалось, одному это спасло жизнь. Потом солдаты долго прощались – обнимались, обменивались адресами, обещали передать весточки близким. С гауптманом я договорился, что мы не будем трогать никого из его людей, он же принимает капитуляцию у оставшихся и дает нам хотя бы два часа, чтобы мы ушли. Гауптман производил впечатление славного малого, каким, наверное и был. Он даже согласился нас проводить за деревню. Пока мы ехали вместе, он сказал примерно следующее:

– Вы храбрые ребята, и я бы не хотел схлестнуться с вами в бою, но вы явно сошли с ума.

– Почему? – спросил Шеель.

– Потому что за вами бросят не линейные части и даже не полевую жандармерию. Это будут каратели. Вы тоже не промах, но когда у вас с ними пойдет заруба, я не поставлю на вас ни шеллонга… Они не солдаты – они убийцы… На том мы и расстались.

Из всех рун «Кано», или по другому – Факел, конечно, не самая плохая. Она означает раскрытие, рассеивание тьмы. Перевернутая руна символизировала начало обновления – разрушение и необходимость жить в пустоте и с пустотой. Пустоты у нас было более чем достаточно – мы двигались во вражеском тылу вторую неделю. После раздела я поменял тактику. Теперь я высылал вперед патрули, и если они кого-то находили, менял дорогу. Теперь я избегал любых столкновений – как бы там ни было, война закончилась. До Курух было уже недалеко, и я строил планы, как нам ее форсировать. О мостах не могло быть и речи – они, наверняка охранялись, переправляться в нижнем течении я бы не рискнул. Поэтому я уводил хоругвь к востоку, туда, где возможно перейти реку в брод. Все было подчинено движению – мы ели на ходу, спали на ходу. Некоторые, чтобы не упасть, привязывали себя к седлам – я сказал, что отставших искать не будем. Запасов у нас уже не было. Иногда в деревнях нам удавалось конфисковать немного провианта, на который Шеель писал расписки и ставил нашу печать. Но мы прекрасно понимали, что вряд ли когда расплатимся по этим обязательствам. Крестьяне в это не верили вовсе и умудрялись все спрятать еще до того, как мы входили в деревню. А, может у них действительно ничего не было – совсем недавно здесь прошли две армии. Хоругвь сжалась и была по численности чуть меньше одной бандеры. Бои в котле, прорыв, затем сдача в плен – все это истощило наши и без того не богатые силы. В одну из ночей пропало три человека – просто исчезли, будто и не было. Остались кони, седла, положенные вместо подушек и одеяла с откинутым краем, будто спящие вышли прогуляться.

– Теряем людей, – отметил Шеель, – Будем искать?

– Ни в коем разе. Нельзя терять время. Среди пропавших был фельдфебель, что почти неделю назад докладывал мне о волках, но я никому об этом не стал рассказывать. Я засунул руку под одеяло – там было холодно. Ушедшие либо встали давно, либо не ложились вовсе.

– А что дозорные? – спросил я.

– Клянутся, что никого не видели и ничего не слышали…

– Ну что ж, спишем их как еще одних, упавших вниз. После недолго совещания одну освободившуюся лошадь мы зарезали сразу. Варить ее было некогда и мы быстро разделали ее саблями. Мясо разделили меж солдатами. По совету одного ветерана многие нарезали куски мяса и положили их под седло: от скачки оно отбилось и стало мягким. Некоторые (да и я тоже) потом ели его сырым – оно было соленым от конского пота, но это было не так уж и важно. Перед последним рывком я остановил хоругвь. До границы было недалеко, и я решил, что перед окончательным прорывом солдатам стоит хоть немного восстановить силы. В мерзкой болотистой низине мы захватили деревню. Не приложу ума, зачем люди поселились в такой мерзком месте и почему до сих пор не съехали, но с деревни взять было нечего. Здесь даже не было поста или фельдъегерской службы. Мы нашли ее почти ночью и я, выставив посты, тут же распустил солдат. Я с Шеелем остановились в доме солтыса. На конское мясо и баклер (до сих пор не пойму, зачем он им понадобился), мы выменяли немного хлеба и вина, и устроили небольшую пирушку. Мы пытались упиться несчастной пинтой, но хмель не шел. Мы, кажется, разучились расслабляться. Из всех тем для беседы на свете нам осталась только одна:

– Мир сошел с ума… – пожаловался Шеель.

– Мысль стара как и сам мир… Но Шеель не успокаивался:

– Нет, подумай сам. Нас бросили в котле, запретив прорыв. Пока мы дрались, они удирали. А потом, вместо благодарности за то что мы прикрывали их ср… задницы, они заключают этот паскудный мир. И одним росчерком пера мы превращаемся из солдат в бандитов. Скажи, мне, может когда мы выйдем к своим, они нас схомутают и выдадут обратно, чтобы с нами поступили по закону?

– Не должны. – но уверенности у меня не было.

– Не должны, – вдруг неожиданно для меня согласился Шеель, – Регия должна принять своих солдат, а вот после… Он сделал паузу и спросил:

– Чем займешься после войны? До этого я не задумывался, что будет после прорыва. Я даже не думал, что вообще будет «после». Я пожал плечами:

– Не знаю…

– А я брошу эту службу и займусь семьей…

– А присяга?

– Какая там присяга! Мы присягали не государям или странам. Мы присягали идее, принципу… И если наша родина изменяет своим принципам, мы можем считать себя свободными от данных клятв… Шеель подошел ко окну – на улице стояла ведьмина ночь: небо было ясное и звездное, но луна еще не взошла Он отстегнул саблю, кинул ее на кровать и набросил в рукава шинель.

– Ты не будешь ложиться? – спросил я.

– Пойду прогуляюсь.

– Саблю возьми…

– Ночью они не ударят.

Но они ударили именно ночью. Глубоко ночью, когда даже собаки лают в полголоса, чтобы не разбудить хозяев. Мне повезло, что я командовал профессионалами —на посту успели поднять тревогу. Может быть это было последнее, что они успели сделать, ибо мгновением позже в деревню ворвалась смерть. Я спал одетым. Да, в общем-то, «спал», это громко сказано. Я мучился в забытье очередного кошмара. И когда мой амулет разбудил меня, я сначала думал, что попал в новый полусон. Но это было наяву. Аларм дрожал и бился будто птица

– воздух той ночи был просто пропитан магией. Я быстро обулся, схватил саблю и вышел в окно. На улице стоял туман, шел дождь и шел бой. Над северной опушкой висело магическое солнце. В его свете все было болезненно желтым и отбрасывало почти бесконечные тени. На меня налетел конник, я ушел от удара и с разворота полоснул на уровне седла. Заржал конь, встав на дыбы, закричал всадник, падая на землю. Я не стал его добивать на это не было время, да и не думаю, что это что-то меняло. Я побежал по улице к центру деревни, туда, где слышал звуки боя. Но когда я выбежал на площадь, там никого не было. Только покойники. В тумане был слышен глухой лязг металла, но в центре циклона, как водится, было спокойно. Это был кошмар, страшный сон наяву. Я бежал на звук, но находил только мертвецов. Смерть играла со мной в прятки, не забывая оставлять мне свои метки. Еще дважды я встречал противника, оба раза расправившись с ними быстро и кроваво. Возле одного трупа я нашел себе стилет. На углу одной улицы я споткнулся о труп. Я присмотрелся и узнал Шееля – он смотрел в небо удивленным взглядом, будто впервые увидел звезды У него был распорот живот. В иных обстоятельствах это могло показаться смешным – человек, больше всего на свете боявшийся зубной боли, умер от холодной стали. Пожалуй, только тогда я понял, что все вокруг реально, и что дела совсем плохи. И что-то сломалось во мне. Я остановился посреди этого безумия. Дождевая вода стекала с волос по лицу, мешаясь со слезами. Бой был уже проигран – и я был не в силах что-то изменить. Я сделал несколько шагов назад и облокотился спиной на забор, чтобы немного отдышаться. За шумом своего сердца и дыхания, как со спины ко мне подошел человек. Я узнал об этом только когда он положил руки на забор рядом с моим плечом. Я обернулся – это был какой-то крестьянин. В тот момент он легко мог бы убить меня, если захотел бы, но почему-то не стал этого делать. Обычно в таких случаях крестьяне убивали всех, срывая злость за затоптанные посевы, конфискованную живность, убитых родичей. Может быть меня спал мой же приказ не трогать мирное население. А может быть той ночью я разговаривал с Тем, Кто Меня Хранит…