Питерсен поднял одну бровь и, отложив в сторону первый лист заключения психолога, молча просмотрел второй, но, видимо, решив, что он не заслуживает внимания, быстро пробежал глазами первые абзацы третьего.

– Вот это может нас заинтересовать. Психолог считает, что речь идет не о психопате. Для поведения психопата характерно отсутствие угрызений совести и дальнейшее развитие агрессивности и жестокости, что связано с неким ностальгическим элементом; ему нужно событие, способное дать пищу эмоциям. А в данном случае, наоборот, явно имеет место – по крайней мере до сих пор имела место – своеобразная .деликатность, забота о том, чтобы причиненный вред был как можно меньше… Наш психолог, как и вы, – он бросил быстрый взгляд в сторону Селдома, – находит эту деталь особенно значимой. По ее мнению, именно глава из вашей книги о серийных преступлениях помогла М. создать «вторую возможность». Наш герой возвращается к жизни. М. нужны две вещи одновременно: отомстить и добиться восхищения со стороны той группы людей, к которой он всегда мечтал принадлежать и которая его несправедливо отвергла. И тут психолог рискнула изложить одну из возможных интерпретаций символов. М. во время приступов мании величия ощущает себя творцом, создателем и хочет заново наделить вещи именами. Его творение все больше совершенствуется: символы обозначают, как в Екклезиасте, этапы эволюции. Следующим символом, полагает она, может стать птица.

Питерсен сложил листы бумаги вместе и глянул на Селдома.

– Это совпадает с вашими предположениями?

– В том, что касается символа, нет. Я продолжаю считать, что если послания адресованы математикам, то и ключ должен быть в некотором смысле математическим. А есть ли в заключении психолога какие-нибудь объяснения подчеркнутой «мягкости» убийств?

– Да, – ответил Питерсен, возвращаясь к листам, которые он только что отложил. – Извиняюсь, но психолог полагает, что преступления – это своего рода знаки внимания, адресованные конкретно вам. В личности М. смешиваются характерное желание мстить и гораздо более сильное желание принадлежать к тому миру, который вы олицетворяете, желание вызвать восхищение, пусть и с оттенком ужаса, у тех, кто когда-то его оттолкнул. Поэтому теперь он выбирает такой способ убийства, полагает психолог, который был бы одобрен математиком: как можно более простой, без жестокости, почти абстрактный. М. старается по-своему понравиться математику – если сравнить это с начальной стадией влюбленности, то его преступления можно рассматривать еще и как своеобразные подношения. Психолог склоняется к мысли, что М. – скрытый гомосексуалист, он живет один, но она не исключает и другой возможности: он женат и сейчас ведет обычную семейную жизнь, под прикрытием которой совершает тайные деяния. Она добавляет, что за этим начальным этапом проявления влюбленности может последовать – если он не получит никакого знака в ответ – второй этап, этап гнева, и он будет сопровождаться либо более кровавыми преступлениями, либо преступлениями, направленными против близких вам людей.

– Надо же, ваша девушка будто знакома с ним лично, еще немного – и она сообщит нам, есть ли у него родинка слева под мышкой, – воскликнул Селдом.

Я не смог определить, что именно проскользнуло в его тоне – только ирония или невольное раздражение. У меня даже мелькнула такая мысль: наверное, его возмутило упоминание о скрытой гомосексуальности.

– Боюсь, мы, математики, способны лишь на куда более скромные догадки, – продолжил Селдом. – Тем не менее я еще раз обдумал сказанное вами, и, видимо, пришла пора поделиться и моими мыслями… – Он поискал в кармане записную книжку, потом позаимствовал со стола ручку и пару раз что-то черкнул, но что именно, разглядеть я не смог. Потом он вырвал лист, сложил пополам и протянул Питерсену. – Вот вам два возможных продолжения серии.

В том, как он сложил листок и как передал инспектору, был намек на конфиденциальность, и Питерсен это, безусловно, уловил. Он развернул листок, глянул и, немного помолчав, снова сложил и спрятал в ящик письменного стола, ничего не спросив. Вероятно, в маленькой дуэли, разыгравшейся между ними, Питерсен удовольствовался тем, что ему удалось заставить противника открыть тайну следующего символа, и решил не приставать к Селдому с лишними вопросами, а может быть, он просто предпочитал побеседовать с ним наедине. Пожалуй, подумал я, мне стоило бы выйти и оставить их вдвоем, но в этот миг Питерсен в знак прощания одарил нас неожиданно сердечной улыбкой.

– Уже получены результаты повторного вскрытия? – спросил Селдом, когда мы шли к двери.

– Это тоже весьма интересная загадка, – ответил Питерсен. – Поначалу врачи, проводившие вскрытие, растерялись: они не обнаружили в организме следов ни одного известного вещества, даже начали склоняться к мысли, что речь идет о каком-то неведомом и незаметном яде, о котором они ничего не слышали. Но вот эту загадку мне, кажется, удалось разгадать, – сказал Питерсен, и я впервые различил в его глазах что-то похожее на гордость. – Преступник считает себя очень умным, но и мы тоже кое-что соображаем.

Мы вышли из полицейского участка, не обменявшись ни словом, и направились в сторону Карфакс-Тауэр.

– Мне надо купить табаку, – сказал Селдом. – Не желаете пройтись со мной до крытого рынка?

Я кивнул в знак согласия, и мы повернули на Хай-стрит, я по-прежнему хранил молчание. Селдом усмехнулся.

– Вы обиделись, что я не показал символ вам. Но, поверьте, у меня есть на то свои основания.

– Те, о которых вы говорили вчера в парке? Хотя сейчас, когда вы показали символ Питерсену… Все-таки никак не могу взять в толк, почему, если о следующем знаке узнаю еще и я, это как-то усложнит ход дела.

– Не усложнит, нет, но может… в определенной мере изменить развитие событий, – сказал Селдом, – хотя главная причина в другом. Мои догадки не должны повлиять на ваши. Точно так же я поступаю и с аспирантами: никогда не спешу изложить им свои выводы и даю время сделать собственные. Самое ценное в умственной работе математика – это когда ты сидишь в полном одиночестве и наступает некий миг, миг зарождения догадки, миг включения интуиции. Хотите верьте, хотите нет, но я больше надеюсь на вас, чем на себя… Думаю, именно вам проще набрести на правильное решение, ведь вы были там с самого начала, а начало, как сказал бы Аристотель, это половина всего дела. Я уверен: вы что-то зафиксировали в уме, хотя пока и сами не знаете, что именно… И главное, вы – не англичанин. В первом преступлении – матрица, это круг, он подобен нулю в натуральных числах, символ максимальной неопределенности, да, но он же в конечном счете все и определяет.

Мы уже зашли на рынок, и Селдом довольно долго выбирал в лавке у индианки-продавщицы смесь табаков. Женщина сидела на табурете и наклонилась вперед, обслуживая его. На ней было длинное шелковое одеяние, на лбу – кружок изумрудно-зеленого цвета. В левом ухе – серебряная серьга в форме кольца. Приглядевшись получше, я понял, что это змея. И тотчас припомнил, что Селдом говорил об уроборосе[22] гностиков, и, не удержавшись, задал ей вопрос о смысле символа.

– Щуньята[23], – ответила она, чуть притронувшись к змеиной головке, – пустота и целостность.

Пустота каждой вещи по отдельности и целостность, которая их все объединяет. Трудно, трудно это осознать. Абсолютная реальность превыше всех отрицаний. Вечность, то, что не имеет ни начала, ни конца… перевоплощение.

Она тщательно взвесила на высокоточных весах табак и, передавая Селдому пакет, обменялась с ним парой фраз. Мы вышли через лабиринт лавочек на улицу и в арке увидели Бет. Она стояла у маленького столика с афишей театра Шелдона и раздавала рекламные листовки.

– Решено устроить благотворительный концерт, – объяснила она, – и теперь музыканты оркестра по очереди распространяют билеты.