Питерсен резко махнул Саксу, и лейтенант, который стоял, охраняя распростертое тело, поспешил к нам, раздвигая взбудораженную публику и показывая свою карточку.

– Пусть пока никто отсюда не уходит, – приказал Питерсен. – Мне нужен полный список всех присутствующих. – Он вынул из кармана мобильный телефон и протянул Саксу вместе с записной книжкой. – Соединитесь со служащими на стоянке, мы должны быть уверены, что ни одна машина ее не покинет. Вызовите дюжину полицейских для опроса свидетелей и патрульную машину для наблюдения за озером, еще две машины – чтобы перекрыть дороги из леса. Надо пересчитать всех зрителей и сравнить с количеством проданных билетов и занятых мест. Поговорите с капельдинерами и выясните, сколько стульев они поставили дополнительно. И добудьте еще один список – с фамилиями всей дворцовой обслуги. Добавьте туда музыкантов и тех, кто готовил фейерверк. Кстати, – спросил Питерсен, когда Сакс уже собирался идти выполнять данные ему приказы, – какое задание вы получили на сегодняшний вечер, лейтенант?

Я увидел, как побледнел Сакс под строгим взглядом Питерсена, – теперь он напоминал студента, которому достался очень трудный билет.

– Следить за всеми, кто приближается к профессору Селдому, – ответил Сакс.

– В таком случае будьте добры, разъясните нам, кто оставил вот это послание на его стуле.

Сакс опустил глаза и ошалело воззрился на два клочка бумаги. Лицо его окаменело. Он с самым несчастным видом качнул головой.

– Мне показалось, что кто-то на самом деле душит музыканта, с моего места именно так оно и выглядело – что кто-то схватил его за горло. Я заметил, как вы достали пистолет, и бросился вам на помощь.

– Но он умер не потому, что его удушили, правда? – спросил Селдом с мягкой вкрадчивостью.

Питерсен, чуть поколебавшись, ответил:

– По всем признакам речь идет о внезапной остановке дыхания. Доктор Сандерс – а это тот самый врач, который поднялся на сцену и пытался оказать несчастному помощь, – так вот, доктор Сандерс несколько лет назад делал ему операцию – по поводу эмфиземы легких – и не мог обещать больному больше пяти-шести месяцев жизни. Трудно объяснить, как тот вообще до сих пор держался на ногах, он ведь в буквальном смысле еле дышал. Во всяком случае, доктор полагает, что это естественная смерть.

– Да, да, – еле слышно пробормотал Селдом, – естественная смерть. Удивительно, какого совершенства он достиг, правда? Естественная смерть, разумеется, логический предел, идеальный образец незаметного преступления.

Питерсен вынул очки, нацепил их на нос и снова склонился над клочками бумаги.

– Вы оказались правы относительно следующего символа, – сказал он, а потом поднял глаза на Селдома, словно еще не до конца определил, союзник перед ним или своеобразный противник.

И я вроде бы понял настроение инспектора: в умозаключениях Селдома оставалось непостижимое для него звено, а Питерсен не привык, чтобы кто-то другой хоть в чем-то опережал его во время расследования преступления.

– Да, но вы же видите, знание символа никак нам не помогло.

– И тем не менее в послании есть любопытные новшества. Взгляните, на сей раз отсутствует указание на время преступления, к тому же края бумаги очень неровные – бумагу просто рвали, и довольно неаккуратно, явно в спешке, именно рвали – прямо пальцами…

~ А может быть, – перебил его Селдом, – дело в том, что именно такое впечатление он и хотел произвести. Разве сам эпизод – музыкальная кульминация, яркий луч света – не напоминает тщательно подготовленный номер иллюзиониста? Ведь по сути главное здесь не смерть ударника, главное – вот этот трюк: подсунуть нам, практически на наших глазах, клочки бумаги.

– Да, конечно, только тот человек на сцене все-таки мертв, по-настоящему мертв – хорошенький получился трюк, – холодно возразил Питерсен.

– Да, – сказал Селдом, – и это самое невероятное; словно все перевернулось с ног на голову; трагическое происшествие вроде бы поставлено на службу куда более ничтожной задаче. А ведь мы так и не поняли смысла всей фигуры. Можно пририсовать что-нибудь еще, можно попытаться продолжить серию… Но целого мы не видим, не видим так, как он.

– Хотя, если ваша гипотеза верна, вам, возможно, удастся каким-нибудь образом дать ему знать, что мы разгадали продолжение серии, – и тогда он остановится. В любом случае, как мне кажется, пора попытаться это сделать – отправить ему ответное послание.

– Пора-то оно пора, только ведь мы не знаем, кому его отправлять, – возразил Селдом. – Каким образом, по-вашему, попадет к нему послание?

– Именно над этим я и ломаю голову, с тех пор как получил ваш листочек с объяснением. И у меня появилась идея. Сегодня же вечером хочу обсудить ее с психологом, а потом приглашу для разговора и вас. Если мы хотим упредить его и не допустить очередного убийства, надо действовать как можно быстрее.

Мы услышали сирену «скорой помощи» и одновременно заметили, что к стоянке подрулил фургон «Оксфорд таймс». Боковая дверца открылась, и появились фотограф и долговязый репортер, который когда-то беседовал со мной на Канлифф-клоуз. Питерсен осторожно, кончиками пальцев, поднял клочки бумаги и спрятал в карман.

– Да, на сей раз это действительно естественная смерть, и я не хочу, чтобы репортер видел нас вместе, – быстро проговорил он. Потом вздохнул и повернулся лицом к толпе, окружавшей сцену. – Ладно, мне надо всех их пересчитать.

– Вы действительно полагаете, что он до сих пор здесь? – спросил Селдом.

– Думаю, в любом из двух вариантов – и если все на месте, и если кто-то успел улизнуть – мы узнаем о нем что-нибудь новое.

Питерсен отошел от нас на несколько шагов и заговорил со светловолосой женщиной, которая во время концерта сидела рядом с ним. Мы увидели, как Питерсен повел подбородком в нашу сторону и она кивнула в ответ. Через минуту она уже подошла к нам с вежливой улыбкой на устах.

– Отец сказал, что еще какое-то время отсюда не будут выпускать ни такси, ни частные автомобили. Я возвращаюсь в Оксфорд и могу вас подбросить.

Мы последовали за ней на стоянку и сели в машину со скромным полицейским значком на лобовом стекле. Когда мы выезжали из парка, навстречу нам попались патрульные машины – они прибыли по просьбе Питерсена.

– В кои-то веки мне удалось уговорить отца сходить на концерт, – сказала женщина, оглядываясь назад, – думала, это хоть немного отвлечет его от работы. В итоге вряд ли он вернется сегодня домой даже к ужину. Господи, этот старик… как он схватился за горло! Мне до сих пор не верится…

Отцу показалось, что его душат, он чуть не открыл огонь по сцене, ведь круг света, в котором находился несчастный, не позволял различить то, что происходило сзади, за его спиной. И я до сих пор не могу отделаться от вопроса: а может, все-таки следовало выстрелить?

– Что именно было видно с вашего места? – спросил я.

– Ничего! Все произошло так быстро… К тому же я отвлеклась, мое внимание занимало движение на крыше дворца, я~то знала, что вот-вот должен начаться фейерверк. И невольно следила за приготовлениями. Дело в том, что меня всегда просят помочь с подготовкой этой части программы. Считается, что раз я дочь полицейского, то должна лучше других ладить с порохом.

– А сколько людей находилось на крыше, я имею в виду тех, кто готовил фейерверк? – спросил Селдом.

– Двое, больше не требуется. Ну, вполне возможно, там был еще кто-нибудь из дворцовой охраны, ну допустим, еще один человек.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Селдом, – ударник занимал на сцене особое место, его положение немного отличалось от позиции других оркестрантов. Он стоял дальше всех, почти на самом краю площадки, да еще на возвышении, на некотором расстоянии от остальных. Только на него и можно было напасть сзади так, чтобы коллеги ничего не заметили. И ведь любой зритель или дворцовый служащий мог обойти сцену, после того, как погас свет.