Внизу было слышно, как Гунтер, прогрохотав по обшивке консолей сапогами, подошел к кабине, с ворчанием перебрался через борт и непонятно ругнулся, как видно, обнаружив непорядок. И точно – некая птичка, устроившаяся на самом колпаке кабины, пока люди беседовали и завтракали, успела загадить спинку кресла пилота. Птичка – гладкая белобокая сорока – упорхнула немедленно по появлении Гунтера, прокричав на прощание какую-то оскорбительную гадость на своем птичьем языке.

– Черно-белая птица сорока простерла над миром свои зловонные крылья, – самым трагическим голосом произнес Гунтер по-немецки, вытирая промасленной тряпочкой художества божьей пташки. – Она засрала и загадила… – германец осекся, покосился на медленно отходящих в сторону сэра Мишеля и Казакова, и подумал, что бессонные ночи совсем не идут на пользу. Начинаешь пороть всякую чушь. Вместо речей, обращенных к самому себе, лучше бы подумал, как загнать тяжелую и неповоротливую на земле машину меж двух застывших лавовых потоков. Господи Боже, как надоело прятаться! Прилетели бы как люди, сели бы на аэродромную бетонку, доложились в штаб… Все-таки у цивилизации XX века есть преимущества! По крайней мере, мало кто (кроме противника, разумеется) станет пугаться самого обычного самолета. Один плюс – в настоящий момент Сицилия не слишком заселена.

«Мишель – дубина. И Серж ничуть не лучше, – отстранено подумал Гунтер, слушая как начинает рявкать двигатель. Из-под левого крыла вытягивалась струйка бледного голубого дымка. – Костер не загасили. Ветерок от лопастей поднимется, разнесет угольки по сухим кустам. Пожар начнется. Но вылезать и тушить неохота…»

«Юнкерс» медленно, нехотя сдвинулся назад, щелкнули камушки под колесами шасси, скала, встававшая прямо перед носом самолета, начала уходить в сторону. Машина развернулась и, вздрагивая на мелких ухабах, поползла к присмотренной Гунтером расселине. Слава Богу, места там хватало – от кончиков крыльев самолета до нагромождений коричневатой пемзы оставалось не меньше метра с каждой стороны. Но все равно – работа ювелирная. Попробуй задеть консоль – не взлетишь больше.

Спустя несколько минут движок заглох и слышались лишь тихое потрескивание остывающего металла да едва различимый крик чаек, парящих в лазоревом поднебесье.

Ох, и дорожки в этой Сицилии! Вернее, дорожек нет совсем, а наличествует то, что во всех армиях мира испокон веку именовалось «пересеченной местностью». Безусловно, места красивейшие, цветы-бабочки-пчелки, запах кипарисов, облака серебряные плывут на восток, к Святой земле… Но пусть любой цивилизованный человек, привыкший к асфальтовым, бетонным или, на худой конец, мощеным деревом или камнем дорогам, попробует погулять в сапогах (под которыми, надобно заметить, не принятые в благополучном будущем носки из мягкой шерсти, а вульгарные льняные портянки!) по рытвинам, кучам вулканического гравия или сыпучему, уползающему из-под подошв песку! Послушаем, станет ли таковой восхищаться романтикой Средневековья!..

– Подождите меня! – выкрикнул Гунтер в спины ушедших метров на пятьдесят вперед сэра Мишеля и Казакова. Что не говори, а пилоту ВВС не равняться с пехотинцем – летчик должен сидеть в кабине своего стального коршуна, а покрывать многие километры на своих двоих предоставьте пехотным гренадерам. – Мишель, мы куда-то опаздываем?

Рыцарь остановился, сбросил с плеча мешок и ободряюще посмотрел на германца. Вулканический склон здесь заканчивался резким обрывом, уходящим в сторону моря, а далее, не больше чем в полулиге, виднелось скопище белых домиков, над которыми главенствовал шпиль, поднимающийся над приземистой церквушкой, пристань с полудесятком кораблей, а самое главное – проложенная вдоль берега накатанная дорога. Вероятно, это и было искомое Джарре.

Главная задача состояла в том, чтобы спуститься вниз, не переломав ног и не растеряв поклажу, которую приходилось волочь на себе. Казаков пошел первым, каким-то невероятным чутьем выбирая самый легкий и безопасный путь, сразу за ним, скользя на гладких камнях, двигался рыцарь, арьергард составлял Гунтер, которому было жарко и противно. Надо же, середина осени, а солнце здесь печет, как в Африке!

– Бархатный сезон, чтоб его… – пропыхтел Казаков. – Самое время ехать в Ниццу, пить коктейли и ходить в казино.

– У меня иногда складывается ощущение, – также отдуваясь, ответил Гунтер, – что климат в эти времена потеплее, чем у нас. Может, так оно и есть?

– Точно, точно. Я где-то читал, будто Раннее Средневековье было куда более жарким. Похолодание началось вроде бы во времена Столетней войны, после царствования Филиппа Красивого. Надо сказать спасибо, что нас туда не занесло.

– Кому? – буркнул Гунтер. – Похмельному архангелу, о котором ты говорил? Фу, слава Богу, вот и дорога! Да здравствует цивилизация!

Конечно, это был не асфальт и не бетон, а обычная грунтовка. Однако дорога, по левую руку от которой вздымался усеянный камнями и поросший средиземноморскими соснами откос, а по правую плескались темно-голубые воды Мессинского пролива, находилась во вполне приличном состоянии.

Троица авантюристов передохнула, взгромоздила на себя мешки и потопала далее – до поселка, по прикидкам Гунтера, оставалось не более километра.

– Сонное, однако, местечко, – Казаков с самым постным выражением на физиономии оглядывал аккуратные беленькие домики под коричневой черепицей. По главной улице шествовал куда-то скучный одинокий ослик, два петуха под сенью оливы устроили громкоголосую свару, крупная псина, видом похожая на помесь лохматой дворняги и тупорылого мастифа, меланхолично выискивала блох на спине, действуя зубами наподобие машинки для стрижки волос. Люди отсутствовали. – Сиеста у них, что ли? Время-то как раз к полудню…

Вдруг, заставив Гунтера вздрогнуть, из ближайшего дома донесся истошный женский визг, звук разбиваемой посуды и долгая тирада на малопонятном языке. Прослеживались знакомые словечки, но общий смысл речения германец разобрать не сумел.

– Ругаются, – почему-то с удовольствием сообщил сэр Мишель, прислушиваясь. – Она говорит, что он идиот, а он отвечает, что она сама дура.

– Потрясающе, – ухмыльнулся Гунтер. – Ты что, знаешь местное наречие?

– Знаю, – закивал рыцарь. – Когда была война между Ричардом и старым королем Генрихом, в нашем отряде было с десяток сицилийцев.

Язык Южной Италии и королевства Сицилийского сложился из вульгарной латыни, диалекта норманнов с небольшими вкраплениями греческого и мавританского, благо остров в свое время находился под владычеством как греков, так и сарацин. Даже в нынешние времена Сицилию частенько называли по-гречески – Тринакрия, что в переводе означало «Три горы». Дальше к югу, на побережье, стояли знаменитые Сиракузы, родина Архимеда, на острове можно было найти неплохо сохранившиеся памятники древних эпох, как латинские, так и эллинские. Королевство Танкреда представляло собой невиданный конгломерат наций, культур и обычаев, по сравнению с которым Британия, в которой сплелись кельтские, саксонские, римские и пиктские корни, казалась скучнейшим и обыденнейшим местечком.

Наконец-то впереди замаячила человеческая фигура. По ближайшему рассмотрению незнакомец оказался простолюдином, скорее всего, крестьянином, шедшим куда-то по своим делам. Мишель моментально отличил простеца от дворянина, хотя бы по тому, что благородные сицилийцы свято хранили северную норманнскую кровь и в большинстве своем были не чернявы, а светловолосы. Этот же представлял собой классический средиземноморский тип – темен головой, смугл и черноглаз. Образец метиса, в котором смешались латинская и мавританская кровь.

– По-французски говоришь? – без предисловий начал рыцарь, когда шествовавший босиком крестьянин поравнялся с их компанией.

– No, segnior, – последовал исчерпывающий и безразличный ответ, однако стало ясно, что простец хотя бы отчасти понимает чужеземный язык.

– Где постоялый двор? – втолковывал сэр Мишель. – Трактир? Trattoria?