«Боже мой! – думал Веретенов. – Петя, сын!.. Он умирает, там, – за кого?.. За него? За нас?.. Разве можно?»

Ведущий затейник приглашал поздравителей:

– Слово конструктору неопознанных летающих объектов, пришельцу из соседней галактики… Приготовиться нашим замечательным строителям, которые построили столько замечательных городов и заводов, что уже жить стало негде!.. Прошу!

Поднялся худенький гость с аккуратной седовласой бородкой, плутоватый умница, знающий все наперед.

– Меня, так сказать, произвели в чин пришельца, и я, если угодно, пришел к вам на землю кое-что поразведать. У нас там, в созвездии Девы, узнали об Нарсесе Степановиче и очень заинтересовались его земной практикой неформальных отношений, на которых, как известно, не только земной шар стоит, но и вся Вселенная. А чтобы, в свою очередь, Нарсес Степанович кое-что узнал о нас, грешных, живущих в созвездии Девы, мы дарим ему этот японский фотоаппарат, который на самом деле совсем не японский, а звездно-девичьий. И несколько пленок «Кодак», чтобы Нарсес Степанович фотографировал созвездия Дев!

Он принял от соседа сверкающий нарядный фотоаппарат, отнес на алтарь, водрузил рядом с ковром и иконой.

– Спасибо, дорогой! – благодарил в микрофон именинник. – Будем снимать дев! А что, нельзя было вместо «Кодака» настоящих дев прислать?

Все смеялись, аплодировали, а усатый, могущественный карлик скалил золотые зубы, рассылал во все стороны волны энергии, силы.

Веретенов смотрел сквозь прорезь. Испытывал отвращение к сидящим и к себе самому. Это он, Веретенов, создал этот зал, украсил витражами, мозаиками, коваными, наподобие деревьев, светильниками. Усадил этот люд, а сына, Петю, послал на войну и погибель.

«Кто мы, сидящие здесь, за сладкой вкусной едой, пославшие детей на войну?..»

Встал упитанный, спортивного вида красавец в расстегнутом пиджаке. Покачивал рюмкой, пружинил торсом, словно готов был нанести боксерский удар или использовать прием каратэ.

– Нарсес Степанович, вы знаете нас, мы знаем вас! А это много значит!.. Вы любите нас, мы любим вас! А это уже значит все!.. Мы знаем, что вы построили новую дачу, а это всегда хлопотно!.. Примите наш маленький вклад в вашу загородную резиденцию!..

Он поставил на стол тяжелый объемистый сверток. Стал шумно сдирать с него обертку. И обнажилась большая перламутровая раковина от умывальника. И все заахали, зааплодировали, а красавец строитель пронес ее к алтарю, накрыл ею бронзовую статую подаренного ранее Будды.

– Этот подарок очень важный! – благодарил в микрофон хозяин. – В нашем деле нужны чистые руки! Вот такие! – он поднял растопыренные, короткопалые пятерни, покрутил ими в воздухе, и все смеялись и хлопали.

К карлику подошел метрдотель в малиновом облачении, почтительно зашептал.

– А теперь приглашаем… – гудел в микрофон затейник.

– Погоди! – оборвал его хозяин, выхватывая микрофон. – Дадим маленький отдых! Сейчас будем есть, пить! Потом опять говорить!.. Есть будем не барашка, не телушку, не свинку. Есть будем лань! Лань не с Кавказа, не из Крыма, не с Байкала! Лань – из Африки! Там ее три дня назад застрелили и на льду в самолете доставили! Будем пробовать – очень вкусно! Будем пить шампанское, очень дорогое. Для друзей ничего не жалко!

Мимо Веретенова два официанта, как на носилках, пронесли огромное шипящее блюдо, на котором дымились ломти смуглого мяса и лежала прожаренная, с выжженными глазами голова лани, торчали маленькие обгорелые рожки.

Хлопали, открывались бутылки. Лилась в бокалы буйная пена. Карлик встал, могучий, умелый, засучил рукава и короткими волосатыми руками стал вырезать кусок мяса.

Веретенов смотрел, и ему казалось – он теряет сознание.

«Петя! – шептал он. – Сынок!..»

К вечеру, прожив весь длинный московский день, он вернулся в свою мастерскую. Вошел, не зажигая света. За окном под разными углами и ракурсами мчались машины. Брызгали красными хвостовыми огнями. Вычерчивали траектории фарами. Освещая зеркальные рельсы, прошла электричка. Горела в небе, будто выжженная в мироздании, реклама.

«Москва атомарная, – снова подумал он. – Москва галактическая…» На стене от близкого фонаря лежало пятно зеленоватого света. На портрете мальчика с яблоком. Сын был единственный, к кому стремилась душа. Веретенов вдруг испытал такой порыв нежности, боли, что приблизился к световому пятну, наклонился к картине, поцеловал на холсте лицо сына.

Раздался телефонный звонок.

– Федор Антонович?

– Слушаю…

– С вами говорит дежурный… Докладываю: машина вышла. Минут через двадцать будет у вас. В аэропорту вас встретят. Вы готовы?

– Готов. Спасибо…

– Желаю счастливого пути!

Ночь. Москва. Мастерская. Красное яблоко в сыновних руках.