Два мальчика, братья Мартин и Эймос, тоже весьма заинтересовались Эдвардом.

– А что он умеет делать? – спросил Мартин у Абилин на второй день пути и ткнул пальцем в Эдварда, который просто сидел в шезлонге, вытянув длинные ноги.

– Ничего не умеет, – ответила Абилин.

– Он хоть заводной? – спросил Эймос.

– Нет, – ответила Абилин, – он не заводится.

– А какой тогда от него прок? – спросил Мартин.

– Прок? Он же Эдвард! – объяснила Абилин.

– Разве это прок? – фыркнул Эймос.

– Никакого прока, – согласился Мартин. А потом, глубокомысленно помолчав, заявил: – Я бы ни за что не позволил, чтоб меня так наряжали.

– Я тоже, – сказал Эймос.

– А у него одежда снимается? – спросил Мартин.

– Ну конечно снимается, – ответила Абилин. – У него очень много разных одёжек. И пижама у него своя есть, шёлковая.

Эдвард, по обыкновению, не обращал внимания на все эти пустые разговоры. Дул лёгкий ветерок, и повязанный вокруг его шеи шарф красиво развевался. На голове у кролика была соломенная шляпа. Он думал, что выглядит потрясающе.

Поэтому для него было полной неожиданностью, когда его вдруг схватили, сорвали с него шарф, а потом и курточку, и даже штаны. Он услышал, как, ударившись о палубу, звякнули его часы. Потом, когда его уже держали вверх ногами, он заметил, что часы весело катятся к ногам Абилин.

– Ты только глянь! – воскликнул Мартин. – У него даже трусы есть! – И он поднял Эдварда повыше, чтобы Эймос мог разглядеть трусы.

– Снимай, – завопил Эймос.

– Не смейте!!! – закричала Абилин. Но Мартин стянул с Эдварда и трусы.

Теперь уж Эдвард не мог не обращать на всё это внимания. Он пришёл в полнейший ужас. Ведь он был совершенно голым, только шляпа осталась на голове, а пассажиры вокруг глазели – кто с любопытством, кто смущённо, а кто и откровенно насмешливо.

– Отдайте! – закричала Абилин. – Это мой кролик!

– Обойдёшься! Мне кидай, мне, – сказал Эймос брату и хлопнул в ладоши, а потом растопырил руки, готовясь ловить. – Бросай же!

– Ну, пожалуйста! – кричала Абилин. – Не бросайте. Он же фарфоровый. Он разобьётся.

Но Мартин всё-таки бросил.

И Эдвард, совершенно голый, полетел по воздуху. Только мгновение назад кролик думал, что самое худшее, что может приключиться в жизни, – это оказаться голым на борту корабля в присутствии всех этих незнакомых людей. Но оказалось, что он не прав. Гораздо хуже, когда тебя, голого, ещё и бросают, и ты перелетаешь из рук одного грубого, гогочущего мальчишки к другому.

Эймос поймал Эдварда и победоносно поднял его вверх.

– Назад кидай! – закричал Мартин.

Эймос занёс было руку, но, когда он уже собрался бросить Эдварда, на обидчика налетела Абилин и боднула его головой в живот. Мальчишка покачнулся.

Так вот и получилось, что Эдвард не полетел назад в протянутые руки Мартина.

Вместо этого Эдвард Тюлейн полетел за борт.

Как умирают фарфоровые кролики?

А может фарфоровый кролик захлебнуться и утонуть?

А шляпа у меня всё ещё на голове?

Именно об этом спрашивал себя Эдвард, ещё не коснувшись водной глади. Солнце стояло высоко в небе, и откуда-то из далёкого далека Эдвард услышал голос.

– Эдвард, – кричала Абилин, – вернись!

«Вернуться? Интересно, как? Вот глупая», – подумал Эдвард.

Пока кролик летел вверх тормашками за борт, он умудрился краешком глаза посмотреть на Абилин в последний раз. Она стояла на палубе и держалась за поручень одной рукой. А в другой руке у неё была лампа – нет, не лампа, а какой-то сияющий шар. Или диск? Или… Это же его золотые карманные часы! Вот что держит Абилин в левой руке! Она держала их высоко над головой, и в них отражался солнечный свет.

Мои карманные часы. Как же я без них?

Потом Абилин исчезла из виду, а кролик ударился о воду, причём с такой силой, что шляпа с его головы всё-таки слетела.

«Ага, один ответ получен», – подумал Эдвард, глядя, как ветер уносит его шляпу.

А потом он начал тонуть.

Он уходил под воду всё глубже, глубже, глубже. И даже не закрывал глаз. Не потому что он был такой храбрый, а потому что у него просто не было выбора. Его нарисованные, незакрывающиеся глаза смотрели, как голубая вода превращается в зелёную… в синюю… Глаза смотрели на воду, пока она наконец не почернела, как ночь.

Эдвард опускался всё ниже и ниже и в какой-то момент сказал себе: «Ну, если бы мне было суждено захлебнуться и утонуть, наверное, я бы уже давно захлебнулся и утонул».

Высоко над ним бодро уплыл прочь океанский лайнер с Абилин на борту, а фарфоровый кролик опустился на дно океана. И там, уткнувшись лицом в песок, он испытал своё первое истинное, неподдельное чувство.

Эдвард Тюлейн испугался.

Он сказал себе, что Абилин, разумеется, обязательно придёт и найдёт его. Он уверял себя, что надо просто ждать.

Это всё равно, что ждать Абилин из школы. Я притворюсь, будто сижу в столовой в доме на Египетской улице и слежу за стрелками часов: как маленькая подбирается к трём часам, а длинная – к двенадцати. Жаль, у меня нет с собой часов и не по чему проверять время. Ладно, это не так уж важно. Она же придёт в конце концов, причём очень скоро.

Шли часы, дни, недели, месяцы.

Абилин всё не шла.

И Эдвард, поскольку ему было совершенно нечего делать, начал думать. Он думал о звёздах и представлял, как смотрит на них из окна своей спальни.

Интересно, почему они сияют так ярко? И сияют ли они для кого-нибудь теперь, когда я их не вижу. Никогда, никогда в жизни я не был так далеко от звёзд, как сейчас.

Ещё он размышлял над судьбой прекрасной принцессы, которая превратилась в бородавочника. А почему, собственно, она превратилась в бородавочника? Да потому, что её заколдовала ужасная ведьма.

И тут кролик вспомнил про Пелегрину. И почувствовал, что каким-то образом – только он не знал, каким именно, – она виновата в том, что с ним произошло. Ему даже показалось, что никакие не мальчишки, а она сама бросила его за борт.

Всё-таки она очень похожа на ведьму из её собственной сказки. Да нет, она просто и есть эта самая ведьма. В бородавочника она его, конечно, не превратила, но всё равно наказала. А за что – ему было невдомёк.

Буря началась на двести девяносто седьмой день злоключений Эдварда. Разбушевавшаяся стихия подняла кролика со дна и закружила его в диком, сумасшедшем танце, бросая то туда, то сюда.

Помогите!

Штормило так сильно, что на мгновение его даже выбросило из моря вверх, в воздух. Кролик успел заметить набрякшее злое небо и услышать, как свистит в ушах ветер. И в этом свисте ему померещился смех Пелегрины. Тут его бросило обратно в пучину – даже прежде чем он успел понять, что воздух, даже штормовой и грозовой, много лучше, чем вода. Его мотало вверх-вниз, вперёд-назад до тех пор, пока буря наконец не стихла. Эдвард почувствовал, что он снова медленно опускается на дно океана.

Помогите! Помогите! Я так не хочу обратно, вниз. Помогите же мне!

Но он всё опускался – ниже, ниже, ниже…

Внезапно огромная рыбацкая сеть зацепила кролика и потащила его на поверхность. Сеть поднималась выше и выше, и вот уже Эдварда ослепил дневной свет. Он очутился в воздухе и приземлился на палубу вместе с рыбой.

– Ой, гляди-ка, что это? – сказал голос.

– Ну уж не рыба, – сказал другой голос. – Это точно. Оказалось, что Эдвард совсем отвык от солнца, и ему было трудно смотреть вокруг. Но вот он различил сначала фигуры, потом лица. И понял, что перед ним два человека: один молодой, другой старый.