Следующее письмо из тюрьмы написано стихами:

Подписывается Гашек — Митя. Это ласковое прозвище тоже имело для них скрытый смысл, поскольку было произведено от имени русского революционера Михаила Бакунина.

Но чем больше дочь виноградского штукатура воспламенялась любовью к анархистскому бунтарю, тем упорнее противодействовал этому ее отец. Он запретил ей встречаться с Гашеком, пока тот не покончит с анархизмом и не найдет себе постоянной службы. Если бы он еще знал, что Гашек в соответствии со своими убеждениями отрекся от католической церкви!

Первую часть условия Ярослав легко выполнил. После злополучного тюремного эпизода он покидает редакцию анархистского журнала и ищет место в других пражских изданиях. Со вторым условием дело обстояло хуже. Куда бы он ни явился в поисках работы, везде боялись, как бы он не устроил какую-нибудь «маленькую революцию», ибо его бесстрашие и нежелание приспосабливаться были всем прекрасно известны. К тому же он привык выражать свои мысли откровенно, без всяких околичностей. Достаточно сравнить его учтивое ходатайство о месте в банке «Славия», написанное в 1902 году, с небрежным письмом хранителю библиотеки Национального музея, куда он в 1907 году хотел поступить на службу. Даже в формальном прошении он не желает притворяться и играть комедию.

 и т. д.

Он тщетно ищет место — нигде не хотят брать человека подобного образа жизни, насмешника, для которого на свете нет ничего святого. Несчастные возлюбленные должны встречаться тайком, переписываться через друзей и подруг. В письмах, которые явно предназначены для родителей Ярмилы, Гашек лестью и витиеватым стилем пытается снискать их расположение.

Встретившись с паном Майером, он обещал исправиться и непременно найти постоянное место службы:

«В результате полуторачасового разговора с твоим папашей я добился хотя бы того, что он пообещал, если я буду прилично одет и найду пусть даже совсем скромное, но постоянное место, не препятствовать нашим встречам, ибо он сказал, что коли отбросить прошлое, то даже любит меня.

Во-вторых, он обещал разрешить нам писать друг другу, а в-третьих, обращаться с тобой мягче.

Я же, в свою очередь, пообещал ему подыскать себе место, но не так, как весной, — а по правде, потому что тогда я ни о чем не заботился, а теперь забочусь».

Надежды Гашека найти место и соответственно средства к существованию поддерживались еще тем, что над ним смилостивились в редакциях социал-демократических газет. Полный радужных планов, он пишет:

«В „Право лиду“[32] мне определенно пообещали место, а конкретно — депутат Соукуп[33] и д-р Винтер[34]. Сказали, что делают это вовсе не из сентиментальных побуждений, а просто потому, что им было бы жаль меня потерять. А посему, прежде чем предоставить мне что-то более солидное, они подыщут для меня какую-нибудь работенку до полудня. Я должен писать во все социал-демократические газеты. Д-р Крейчи[35] заверил меня, что постарается печатать мои вещи хотя бы раз в неделю, если это будет возможно, а д-р Шмеральы зашел даже так далеко, что предложил поехать вместе с ним в Кладно, где вчера проходила конференция редакторов социал-демократических газет.

Так что вчерашний вечер я провел в Кладно. Шмераль представил меня по крайней мере пятнадцати социал-демократическим редакторам».

Обещания социал-демократических депутатов и надежды на должность в кладненском филиале редакции «Праву лиду» были представлены родителям как решенное дело. Позднее молодым влюбленным пришлось опровергнуть эту версию. В одном из писем Ярослав напоминает: «Объявим, что я вернулся из Кладно».

Но, несмотря на все обещания и действительное стремление исправиться, Гашек не мог уже ничего поделать со своим характером, не мог отказаться от старых привычек. Рассказывают историю, из которой хорошо вырисовывается его неосмотрительность. Как-то раз, возвращаясь на рассвете из кафе, он в приступе тоски по Ярмиле посетил дом Майеров на Виноградах. Но исповедался лишь сонной дворничихе, ибо наверх та его не пустила. Ярослав умолял дворничиху никому ничего не говорить. Однако наутро все, разумеется, знали, в каком виде «пан писатель» явился ночью просить руки дочери домовладельца. Двери дома Майеров снова перед ним закрылись.

Детская наивность и доверчивость — наиболее характерные черты его взаимоотношений с Ярмилой, несчастливых и трагически сложных. И все же он привлек ее именно открытостью своего характера; его естественность пробуждает в ней симпатию, легко преодолевающую девичьи запреты.

«Сегодня я вижу, что если двое любят друг друга, как мы, если они так влюблены, проводят вместе столько времени, открывают свои души, целуются, тоскуют в разлуке, обнимаются, ищут четырехлистник, ласково и нежно кладут головы друг другу на плечо, на колени, прижимаются с неясным представлением о том, как будет прекрасно, когда они смогут вместе спать, если для них наслаждение ощущать тепло другого и если при всем том они не стыдятся своих страстных вздохов и понимают друг друга, как мы, говорят один другому даже такое, что остановило бы строгих моралистов, беспокоятся друг за друга и не могут друг без друга жить, — так вот сегодня я вижу, что это настоящая любовь, не платоническая, но и не только чувственная, а и то и другое сразу. Мы с тобой, дорогая, хорошо понимаем это, когда сидим рядом в обнимку и ты говоришь мне: тсс!»