— В том-то и дело, что и с нею не очень ладим.

— Почему? Она тоже рассыпает мурашки вокруг себя?

— Она не настолько неприятна. Только слишком уж цинична.

— Несет похабщину или…

— Похабщина — пустяки. Просто у нее циничное отношение к жизни.

— Ну, а у кого оно не такое? У всех одинаковое отношение, только одни скрывают его ради приличия, а другие более непосредственны.

— Это неверно! — возражает она со знакомой уже мне сварливой ноткой.

Я не отвечаю, потому что как раз в этот момент кельнер приносит напитки. Положив в бокалы лед, я наливаю Лиде воды.

— Вроде мастики[3], — говорит девушка, отпив немного. — Только хуже.

— Дело вкуса.

— Нет, хуже! — настаивает Лида.

— Ладно, — бормочу я. — Для вас хуже, а для меня лучше. Дело вкуса.

— И сигареты у них хуже, — говорит девушка, закуривая мои.

— Тогда не курите их.

— Меня просто бесит, когда наши болгары стараются подражать французам. Отец мой и тот напялил на себя коротенький плащ и гарсоньетку, как двадцатилетний мальчишка.

— Да и вы в тот день выглядели не столь уж блестяще, — напоминаю я. — Но сейчас вид у вас куда более сносный.

На ней дешевенькое поплиновое платье, купленное, может быть, час назад в уцененных товарах, зато без всяких претензий. А поскольку сама Лида недурно скроена, платье сидит на ней вполне прилично.

— Я вовсе не ради вас меняла свой вид, — вызывающе бросает она.

— Мне и в голову ничего подобного не пришло.

Она, конечно, лжет. А я прикидываюсь, будто верю ей. Губы ее лишь слегка подкрашены, а черные и синие черточки у глаз совсем исчезли. Она, как видно, вняла моим советам.

— Что будем делать? — спрашивает Лида, разглядывая через мое плечо толпу на бульваре.

Я знакомлю ее с программой, делая короткие замечания относительно заведений, которые нам предстоит посетить.

— Вы решили сегодня взять реванш…

— Нет. Просто-напросто у меня больше денег.

— Тут все говорят только о деньгах. Это ужасно.

— А где говорят о другом?

— Да, но всему должна быть мера.

— Такая у нас профессия, — поясняю. — Мы ведь коммерсанты.

— А я-то думала, что вы боретесь за идеи.

— Идеи? Какие идеи?

— Вам лучше знать. Вы же работаете в эмигрантском Центре.

— А вы бывали в Центре?

— Да вот была на днях. Зашла за папой.

— А вывеску на дверях видели?

— ИМПЕКС или что-то в этом роде.

— Правильно. В этом и состоит наша работа: экспортируем диверсантов и импортируем секретные сведения. Импорт — экспорт. Торговля.

— Вы ужасный человек.

— Не хуже вашего отца. Разница в том, что я не говорю о национальных иделах.

— Своим цинизмом вы превосходите и Мери Ламур.

— Приятно слышать это от вас. Возьмем еще по одной?

— Мерси, я не люблю мастики. Особенно такой вот… А может, нам лучше уйти?

У нее, как видно, и в самом деле испорчено настроение, несмотря на пышно начертанную программу.

— Погодите, — говорю. — Теперь нас ждет приятный вечер.

Приятный вечер близится к концу. Точнее говоря, нас окутывает сине-розовый полумрак «Крейзи хорст салон», программа давно исчерпана, и мы вертимся в ритме старого танго посреди небольшого дансинга.

— Выходит, вы можете, если захотите, быть очень милы в обращении с людьми, — замечает Лида, глядя на меня своими большими карими глазами.

— Не со всеми людьми.

— Я и не жажду, чтоб вы были милы со всеми, — многозначительно говорит девушка.

Ужин прошел довольно хорошо. Фильм — какая-то драма с большой любовью — тоже оказался во вкусе Лиды. Номера с раздеванием в кабаре ловко сочетались с юмористическими скетчами, к тому же артистки, красивые как куклы, не забыли хорошо надушиться. В общем, все шло куда лучше, чем вначале.

— Мне кажется, я могла бы привыкнуть к здешней жизни, будь со мной по-настоящему близкий человек, — возвращается Лида к прежнему разговору, покорно повинуясь мне в ритме танго.

— У вас есть отец.

— Я говорю о человеке по-настоящему близком.

— Понимаю. То, чего вам хочется, каждый норовит найти и не находит. Париж — это большой базар. Как только вы свыкнетесь с мыслью, что надо продаваться, жизнь сразу покажется вам более легкой и сносной.

— Надоели вы с вашим цинизмом. Не портите мне хоть этот вечер.

— Ладно, ладно, — соглашаюсь я и плотнее прижимаю девушку к себе, ощущая ее тело под простым поплиновым платьем, которое, к счастью, в полумраке не очень бросается в глаза.

Танец кончается, и мы возвращаемся за маленький столик.

— Еще одно виски?

— Мерси. Я предпочитаю что-нибудь прохладительное.

— Два швепса! — говорю я проходящему кельнеру.

— И один скотч! — слышится у меня за спиной мягкий женский голос.

Я оборачиваюсь. У стола в бледно-розовом, кружевном платье для коктейля стоит Франсуаз. Какая женщина! Все цвета ей идут. Но в данный момент это не производит на меня никакого впечатления. Вернее, полностью отравляет все.

— Что, ты даже не пригласишь меня сесть? — спрашивает Франсуаз. — Или забыл, что назначил мне свиданье?

— На завтра, — поправляю я, бросая на нее убийственный взгляд.

— На сегодня, а не на завтра, — настаивает Франсуаз, пододвигая стул и устраиваясь за столом. — Многочисленные связи, дорогой мой Эмиль, порождают хаос в личной жизни. Об этом я уже не раз говорила тебе.

Она посматривает на Лиду, точнее, на ее жалкое платьице с тем презрительным сожалением, на какое способны только женщины, и добавляет:

— Но раз уж ты все спутал, то сохраняй хоть хладнокровие. Познакомил бы нас!

Знакомя их, я с ужасом замечаю, что Лида готова заплакать.

— Вы как будто чем-то расстроены, — говорит Франсуаз, снова разглядывая ее. — Он того не стоит. Берите пример с меня: не слишком принимайте его всерьез, и все будет в порядке.

Кельнер приносит напитки и удаляется.

— Пожалуй, мне лучше уйти, — шепчет Лида, едва сдерживая слезы.

— Я тебя провожу, — говорю я.

— Мы вместе проводим ее, — поправляет Франсуаз, — хотя мне сегодня до смерти хочется потанцевать.

Отпив из бокала, она опять переводит взгляд на Лиду:

— Мы вас проводим, не беспокойтесь. На улице стоит моя машина. Дайте только перевести дух и выкурить сигарету.

— Ты садись сзади, — распоряжается брюнетка, когда мы выходим вскоре на улицу и останавливаемся возле ее нового «ситроена».

Я подчиняюсь и, пока машина летит по ночным улицам, рассеянно смотрю на роскошную высокую прическу Франсуаз, с трудом сдерживая желание схватить ее за эту прическу и оттрепать как следует. Лида сидит с нею рядом ни жива ни мертва.

Машина останавливается на Рю де Прованс, и я выхожу, чтоб проводить девушку, но она шепчет даже без всякой злобы, с какой-то апатией:

— Ступайте себе. Я не желаю вас видеть.

Дождавшись, пока она ушла, я возвращаюсь в «ситроен».

— Франсуаз, ты настоящее чудовище! — говорю я в момент, когда машина стремительно срывается с места.

— Оставь свои любовные признания, — прерывает она меня. — Я просто забочусь о деле. В отличие от тебя.

— К делу это не имеет никакого отношения.

— Напротив, это часть дела. Иначе зачем бы я стала связываться? После такого скандальчика наша связь приобретет широкую известность, которая послужит для нас лучшим прикрытием.

Она ведет машину быстро и сноровисто, зорко глядя вперед. Это не мешает ей наблюдать и за мной.

— Ты и в самом деле взгрустнул, — замечает брюнетка почти с удивлением.

— А ты только сейчас обнаруживаешь, что человек может иметь и какие-то человеческие чувства.

— Только человек не нашей профессии, — возражает Франсуаз.

Потом сухо добавляет:

— Я должна сегодня же ознакомить тебя с инструкциями. С завтрашнего дня ты начинаешь действовать.