– А волосы зачем из себя было дергать? – неприязненно спросил Кэссин.

– Так у меня, кроме собственных волос и головной повязки, ничего и нет, – отозвался Кенет.

Кэссин взглянул на него с изумлением, почти с жалостью. В ответ на его взгляд Кенет коротко рассмеялся, протянул руку и накрыл ладонью край изголовья. Когда он через мгновение отнял руку, под ней ничего не было. Край изголовья полностью исчез.

– Здесь ведь на самом деле нет ничего, – усмехнулся Кенет. – Это все ненастоящее. И одежда моя ненастоящая, и постель, и еда. И темница эта ненастоящая.

– Тогда почему ты здесь сидишь? – озлился Кэссин. – Взял бы да и ушел, раз ненастоящая.

– Потому и сижу, что ненастоящая. Будь здесь хоть что-нибудь настоящее, я бы отсюда мигом ушел. А так… – Кенет пожал плечами. – Я могу пройти сквозь несуществующую стену, но на все стены этой темницы у меня сил не хватит, и взять их мне в чужом месте средоточия неоткуда. Но их хватит на то, чтобы помешать мне есть, спать и одеваться. Вам придется почти ежедневно менять на мне одежду, иначе в один прекрасный день я окажусь голым. И спать мне придется на полу, да и то не сказано, что под утро от одеяла хоть клочок останется. Я не могу выдернуть для своего Лопоуши ни одной ниточки, ни клочка ткани, ни соломинки – они исчезнут в моих руках раньше, чем я окончу работу. Вот повязка у меня от прежней одежды осталась, а больше ничего. Как только Лопоушу закончу, придется другое занятие придумывать…

Пока он говорил, его распухшие пальцы безостановочно трудились над Лопоушей с такой сноровкой, что не у всяких здоровых рук окажется.

– Зачем ты мне это рассказал? – перебил его Кэссин.

– Затем, – вновь усмехнулся Кенет, – чтобы твой хозяин не вздумал опять меня увечить. Больно же все-таки. А уйти отсюда я и с целыми костями не смогу.

– Значит, боли ты боишься, – почти обрадованно заметил Кэссин: ну хоть что-то понятное.

– Конечно, – спокойно подтвердил Кенет. – Во всяком случае, мне не хочется терпеть боль, если ее можно избежать.

Нет, он не придурок, он хуже! У Кэссина аж зубы заныли от внезапной ненависти. Да какой мальчишка, какой взрослый мужчина по доброй воле признается, что боль пугает его! Каждый хочет выглядеть сильным, бесстрашным, уверенным. Каждый в глубине души и считает себя таким, даже если точно знает, что это неправда. И почти каждый в ответ на такой вопрос солжет, не задумываясь, твердо веруя в истинность этой лжи, и небрежно бросит, что боль ему нипочем, даже если час назад орал как резаный, ушибив палец о придорожный камень. Редко кто сознается в обратном, да и то вид у него будет смущенный, а голос так и зазвенит скрытым вызовом – вот-де какой я мужественный, я не побоялся признаться, что я трус! А этот лопух произносит несомненную истину таким тоном, каким и произносят несомненную истину. Ни вызова, ни смущения.

Кэссин услышал, как открывается дверь, и едва не застонал от облегчения. Кэйри живо поставит на место этого зарвавшегося юнца.

Кэссин взирал на Гобэя почти с обожанием. На пленнике роскошная одежда сидела нескладно – а кэйри словно родился в своих одеяниях. Движения Кенета поневоле были скованными – а кэйри шествовал неспешно, величаво. И в руках кэйри держал магический посох, а не какого-то дурацкого Лопоушу.

Кенет взглянул на вновь пришедшего и еле слышно коротко выдохнул. Он не попытался приподняться, не стал здороваться или проклинать мага. Пальцы его опять задвигались. От левой задней лапки тряпичного зверька потянулась новая нить.

– Я вижу, ты здесь неплохо освоился, – добродушно произнес Гобэй.

– Благодарю вас за любезность, – сухо ответил пленник. – Вполне.

– Вас? – удивился Гобэй. – Разве пристало магам так разговаривать между собой? Разве это допустимо между равными? Кенет удивленно приподнял бровь.

– А разве мы равны? – поинтересовался он. – По-моему, нет.

Нет, в его голосе не слышалось насмешки, явственно говорящей: «Мы не равны – я выше тебя». К этим словам никак нельзя придраться. Кенет всего лишь сообщил очередную несомненную истину. Спокойно, как ребенок, уверенный в своей правоте, – и оттого вдвойне издевательски. Кэссин испугался было, что его кэйри спросит: «И кто же из нас, по-твоему, выше?» – и тем самым попадется в ловушку этого простачка. Но Гобэй не попался.

– Значит, ты считаешь себя выше? – поинтересовался он. – Но это можно и исправить. С какой стороны лучше укоротить, как ты считаешь, – с ног или с головы?

– Ну, это вряд ли, – спокойно ответил Кенет. – Если меня до сих пор не укоротили, значит, я нужен вам такой, какой я есть. Живой и не очень поврежденный.

– Так ведь мне не к спеху, – возразил Гобэй. – Времени у нас еще много. Я не тороплюсь.

– Я в общем-то тоже, – покладисто согласился пленник.

– Вот видите, какого-то взаимопонимания мы уже достигли, – безмятежно улыбнулся Гобэй. – Мы оба никуда не спешим. Глядишь, в чем другом тоже столкуемся.

– Ну, этого долго придется ждать, – пробормотал пленный маг.

– Вам не на что жаловаться, друг мой, – заметил Гобэй, – ждать вам придется не в сыром зловонном каземате, а в тепле и уюте. Кстати, у вас нет каких-нибудь жалоб? Требований? Может, вас что-то не устраивает?

– Одежда, – подумав, ответил пленник. – Крестьянская куртка или кафтан ремесленника устроили бы меня куда больше. Я к ним привык.

– Да пожалуйста. – Гобэй повел рукой, и роскошные одеяния Кенета мигом сменил коричневато-серый наряд небогатого ремесленника. – Это вам больше нравится?

– Да, благодарю вас, – кивнул пленник.

Во время этого короткого обмена фразами Кэссин страдал безмерно. Он понимал, что здесь происходит нечто куда более важное, чем пустопорожний обмен угрозами и любезностями. Когда в подобной беседе сходятся два мага, она представляет собой поединок, и обмениваются в ней не фразами, а скрытыми ударами и выпадами. Вот только на сей раз очень уж хорошо скрытыми. Кэссин никак не мог понять, кто в этом разговоре нападает, а кто защищается, и уж тем более не мог понять самого главного – кто же победил в этом первом пробном поединке?

– Что ж, – усмехнулся Гобэй, – у каждого свои причуды. Если вам так больше нравится… не смею возражать. Сейчас я вынужден проститься с вами – меня призывают неотложные дела, – но мы с вами, несомненно, продолжим эту интересную беседу. Оставляю вас на попечение моего старшего ученика. Он о вас позаботится.

Кэссин незаметно перевел дух. Нет, если в этом поединке и есть проигравший, то никак уж не кэйри. Иначе разве мог бы он откланяться с таким достоинством?

А Гобэй и в самом деле откланялся и уже шел к двери. И тут пленник сказал нечто такое, от чего у Кэссина мир поплыл перед глазами.

– Прости меня, – тихо сказал Кенет вслед Гобэю, – виноват я перед тобой.

Если до сих пор Кэссин еще сомневался, в здравом ли уме пленный маг, то теперь понял твердо и бесповоротно – у него и вовсе нет ума. Такое ляпнуть ни один здравомыслящий узник не может. Сыпать проклятиями, гордо молчать, унижаться и подлизываться… да что угодно! Но если тебя кто-то в плен взял, а ты у этого человека прощения просишь, тебе самая пора читать надпись на ребре монетки. Кэссин даже осторожно посунулся в сторону – кто его знает, этого пленника? А вдруг он начнет буйствовать? Полоумного ведь сломанные руки-ноги не удержат. Конечно, он и так все время говорит до странности не те слова, которых можно от него ожидать, но безумнее этой последней фразы Кэссин отродясь ничего не слыхивал. Он бы обратился к кэйри за разъяснением, да вот незадача – кэйри уже закрыл за собой дверь. Едва ли до его ушей донеслись эти странные слова.

– Это ты у кэйри прощения просил? – на всякий случай поинтересовался Кэссин у пленника.

– У него, – со вздохом ответил Кенет.

– Так ведь это он взял тебя в плен, а не ты его, – напомнил ему Кэссин. – За что же тут прощения просить?

– А это он моим попущением такой мразью сделался, – хмуро произнес Кенет. – По природе своей он тварюшка не так чтобы особо опасная – крыса помоечная, не больше. Укусить может, но не загрызет. А я за ним недоглядел, и выросла крыса размером с овцу, да еще и зубами ядовитыми обзавелась. Возьмись я за него сразу, и остался бы он мелким пакостником, а до настоящего мерзавца не дорос бы. Паскудного ты себе хозяина выбрал, Кэссин, ничего не скажешь.