Кажется, мои доводы не достигли желанной цели, потому что доктор угрюмо, но твердо выразил свое отношение к моим попыткам склонить его на какой-нибудь компромисс: «Я их готовить не буду». И добавил что-то вроде того, что если я не могу жить без лягушек, то могу отправляться в Лаос и в Африку и что готовить его, конечно, заставить можно, но есть придется только двоим — мне и Толе, а на него рассчитывать нечего.

Я не смог его успокоить даже тогда, когда сообщил, что спор наш напрасен, поскольку ни лягушек, ни кузнечиков никто из нас еще не видал. Лягушек я, вправду сказать, нет-нет искал взглядом в траве, а о кузнечиках серьезно не думал: только представлю, как они хрустят на зубах...

Вернулся Толя быстро, возбужденный, с круглыми глазами. Не думаю, что он был бы взволнован больше, если бы повстречал у реки водяного. Не успев подойти, он объявил: «Рыба есть! Много рыбы!» Я сразу побежал к речушке—посмотреть хоть на рыбу. И действительно, по мутной, зеленоватой поверхности речки то тут, то там расходились круги. Рыба беспечно гуляла, явно не подозревая о нависшей над нею опасности.

Постояв немного на берегу, я живо представил себе уху в котелке, аппетитный запах от рыбы, зажаренной в углях.

Никаких рыболовных снастей у нас, разумеется, не было, зато был А. П. Коваленко, поэтому я и мысли не мог допустить, чтобы он не изобрел все снасти, необходимые для рыбной ловли.

Так и есть. Когда я вернулся к стоянке, Толя сидел возле шипящего костра и сосредоточенно расплетал длинный белый шнурок из кеды. Значит, можно считать, что леска у нас уже есть. Теперь осталась сущая ерунда: изготовить из чего-нибудь пару крючков, и можно отправляться на ловлю. Только из чего... Как бы я, например, поступил? Очень просто, например, отколупнуть булавку от значка, купленного на память в красноярском киоске. Есть и обычная булавка—очень хорошая, крепкая.

— Давай-ка ее сюда, — прочитав мои мысли, сказал Коваленко.

Я безропотно отдал булавку, нисколько не сомневаясь в том, что Толя сделает из нее пару великолепных крючков.

— Крючки будем делать?—спросил я его на всякий случай, хотя абсолютно был в этом уверен, и добавил: — Главное, что рыба здесь есть. А раз есть, куда ей деться от нас?

— Сегодня попробуем — посмотрим, как клевать будет, — ответил Толя, — а завтра будем есть тройную уху. Премного я был наслышан об этом замечательном блюде, а вот отведать не доводилось. Ну да ладно: теперь ждать немного осталось.

Первый крючок Толя сделал за пять—семь минут, прикрепил его к леске, связанной из длинных нитей шнурка, а леску укрепил на гибком удилище из березы. После этого он счел себя экипированным полностью и, сделав несколько эффектных движений, имитирующих движения фехтовальщика во время разминки или, возможно, рыбака, когда тот старается подальше забросить крючок и грузило, отправился на берег речушки. А мы с Лешей продолжили подготовку ночлега. Надо было побольше нарезать ветвей для подстилки, а то еще засосет нас это болото...

Когда мы с Лешей закончили наши дела, он взял пустую флягу и пошел к реке за водой. Вскоре вернулся и принес весть: одного пескаря Толя уже поймал. Минут сорок прошло, а он только одну рыбу поймал. Маловато, однако...

— Большая хоть? — спросил я Алексея.

Он выставил указательный палец и оценивающим взглядом на него посмотрел. Потом сказал неуверенно:

— Да вот такая, наверное...

Что-то совсем небольшая... Таких нам на троих штук сто надо, не менее.

Как же хочется ушицы отведать! Даже обыкновенной, а не тройной. Готов, кажется, кинуться в воду и хватать рыбу руками.

Совсем уже стемнело, когда среди чахлых осинок Гиблого леса—так я предложил его называть— показалась фигура Толи. Приблизился с непроницаемым видом, осторожно неся котелок.

— Ну что? — спрашиваю его в нетерпении.

— Раз с таким видом идет, значит, улов есть, — заметил Леша.

Толя молча поставил котелок между нами. Я поднял крышку. Там кверху брюхом плавал единственный пескаришка...

И все же это была рыба!

— Что будем с ним делать?—озадаченно спросил Алексей.

— Сварим, — ответил я.

— Не жидок будет бульон?—засомневался вдруг Алексей.

— Все равно съедим, — заверил я убежденно. И тут же заметил, как все одновременно сглотнули слюну.

В крышку котелка Леша плеснул немного воды и бережно поставил ее на огонь. Когда вода закипела, опустил в нее пескаря. А еще через несколько минут наш повар объявил громогласно, торжественным голосом:

— Первая перемена блюд! — И с важным видом, изящно отставив мизинец руки, держащей ложку, снял пробу.

— А вкусно! — поделился он первым своим соображением.

— Ух, вкуснота какая! — вырвался эмоциональный возглас у рыбака.

— Настоящая уха! — вероятно, я выразил нашу общую точку зрения.

Не успели опомниться, как и следов ухи не осталось. С изумлением смотрели мы на опустевшую крышку.

— Вторая перемена блюд! — Леша первым пришел в себя и снял с огня котелок.

— Что там еще?—недовольно спросил Коваленко.

— Грибки-с таежные! — порадовал его Алексей. — Извольте откушать!

— А как насчет тройной ухи?—спросил я у Толи.

— Завтра будет,—ответил он односложно, коротко и обнадеживающе. При этом голос его сохранил убежденность.

... Легли спать, твердо зная, что огонь долго не проживет. Нелепость какая-то: мы в лесу, среди деревьев, а подходящих дров не найти. Для того чтобы загорелась сырая осина, нужен большой огонь, а его-то и нет. Не получается. Ложимся пораньше, чтобы успеть заснуть при костре. Его слабое, едва ощутимое тепло еле доходит до нас.

Да, неожиданный кризис с дровами в этом лесу. Свежая береза, найденная довольно далеко от стоянки, и осина не горят—тлеют, перегорают, и только. Совершенно не видно коряг и старых, давно упавших деревьев. Чем будем ночью топить, просто не знаю. А ночь без огня—дело знакомое, но очень уж малоприятное...

К середине ночи, а возможно и раньше, огонь погас. Что только ни делали мы для его оживления— и все напрасно. У нас не было самого главного— сухих дров. В Гиблом лесу влага пропитывала насквозь все, что в него попадало. Одежда тоже набрякла от сырости, и если в предыдущие ночи мы коротали часы у костра, понемногу согреваясь и приходя в себя от комариной напасти, то в эту ночь, без огня, пришлось очень несладко. Если что и согревало нас в те холодные, томительно долгие часы нескончаемой ночи, так это мысли о горячей тройной ухе на завтрак.