И вдруг что-то смяло мой цветной сон, что-то ворвалось в солнечный день – не то черный смерч пришел из песчаной пустыни, не то собралась гроза... Дети убежали, и на песке не осталось их следов, корабли подняли якоря и растаяли в темнеющей дали. Сон стал тяжелым, краски исчезли, и только мутно-белые шары катились и лопались где-то далеко в море.

Утром меня разбудил крик молочницы. Я понял, что проспал затмение луны.

В дверь моей комнаты заглянула мама. Улыбнулась и покачала головой в папильотках.

– Сколько можно спать? Уже четверть восьмого.

– Успею,– потягиваясь, ответил я.

– Не сомневаюсь. Но надо еще вынести мусор... Я вскочил с постели, оделся и, схватив мусорное ведро, побежал во двор. Если мама о чем-нибудь попросит, надо выполнять сломя голову, иначе у нее сразу испортится настроение, она будет нервничать, что-нибудь непременно перепутает, например, в кисель вместо сахару насыплет манной крупы или что-нибудь разобьет, еще больше разнервничается и сляжет до конца дня, будет пить какие-то таблетки, может даже по телефону вызвать врача, и во всем буду виноват я.

Я вышел из подъезда и сразу увидел Светку. Она стояла с портфелем и скрипкой посреди двора. Ей далеко ездить в музыкальную школу, и она выходит из дому раньше всех нас. Но сегодня у нее был такой вид, словно она не знала, куда ей идти.

– Ты что тут стоишь? – спросил я, подойдя к ней.

– Понимаешь, вчера вечером куда-то пропала Мушка, собака бабушки Сокальской. Она ее искала всю ночь. Сейчас лежит больная. И куда собачонка могла деться?

– Может, просто бегает где-то. Бывает же...

Я высыпал мусор в ящик и пошел домой. Думал, Светка отправится себе в школу, но она увязалась за мной. Тронула меня за рукав и заглянула в лицо:

– Знаешь, наверно, ее кто-то поймал... Собачка маленькая, половина мордочки черная, половина белая...

Я поставил на землю ведро.

– А вдруг ее собачники отловили? Отвезли в виварий...

Мне показалось, что Светка даже косить начала от волнения.

– Пойду скажу папе – пусть едет в виварий и заберет собаку.

– Погоди. Ведь неизвестно, где собака, правда? Светка кивнула:

– Правда.

– Да и не отдают собак. Я знаю.

Я медленно поплелся домой. Нехотя позавтракал и отправился в школу. Во дворе встретился с Зельцем. Он жил в соседнем подъезде. На душе у меня было так скверно, что я вообще никого не хотел видеть, не только что Зельца.

– Задачку сделал? – спросил он.

Я так и знал, что он об этом спросит. Зельц всегда списывает у меня задачи перед уроками, если не может решить их сам.

– Ну сделал...

– А ты что такой кислый? – спросил он.

– Куда-то пропала Мушка, собачонка Сокальской. Может, собачники поймали...

– Ну и что? Бродячих собак отлавливают. Да и сдать кто-нибудь мог в виварий. За деньги. На этом, между прочим, можно хорошо заработать.

– Ты что же, собираешься зарабатывать на собаках?

– Зачем это мне нужно? – презрительно поморщился Зельц.– Я и на аквариумных рыбках неплохо зарабатываю.

Плотно сбитый, розовощекий, всегда всем довольный, Зельц как-то удивительно легко жил. Все ему удавалось без труда, учителя считали его старательным и прилежным учеником, хотя другого такого лентяя, как Зельц, наверно, не было во всей школе. Да и когда он мог учить уроки, если все время был занят другими делами: менял, продавал, что-то присматривал, к чему-то приценивался. Отвечал на подсказках, а чаще выучивал урок перед тем, как его спрашивали. У него на это прямо-таки чутье: безошибочно угадывал, когда его должны спросить. Контрольные всегда списывал у меня. И сидел он за моей спиной, чтобы удобнее было списывать. Конечно, Зельц деловой пацан, но меня к нему ни капельки не тянуло. Меня больше устраивал рохля Славка. Этот, наоборот, всегда аккуратно готовил уроки. Но, как назло, когда его вызывали, оказывалось, что он выучил не то, что надо. А чаще сбивался во время ответа, мялся и получал тройку. Славка не умел себя показать, как Зельц, у него не было никакой хватки. Славка был пустой мечтатель. Больше всего на свете он любил халву. Бывает же у человека такая страсть. Зельц ловко использовал эту Славкину слабость. Учителя ничего не знали о проделках Зельца.

– Как бы найти Мушку? – спросил я у Зельца.

– А зачем? Придумываешь себе мороку. Старуха подберет еще какую-нибудь завшивленную собаку. А если она в виварии – все.

Зельц был прав. Он рассуждал здраво, как взрослый, и попусту ничего не делал, не то что мы со Славкой...

Уже возле школы нас нагнал Махмут, он жил от меня через три дома, но я к нему не заходил ни разу. Два года назад среди зимы он приехал с Чукотки. В мороз пришел в школу в короткой оленьей шубке и без шапки, черноволосый, с узкими угольно-черными смеющимися глазами. Он сразу всем понравился, и в классе немедленно переиначили его имя, стали звать Мишей, но это его рассердило, он сказал, что имя ему дали в честь деда, который живет в Самарканде, и что он не собирается его менять.

На уроках русского языка первое время он смешил всех несуразно составленными предложениями, но по математике у него всегда было пять.

Махмут запыхался. Видно, гнался за нами почти от самого дома.

– Куда ты так торопишься? – спросил я.– До урока еще двадцать минут.

– Тебя догонял, спросить думал: каникулы скоро... Поедешь со мной на север? Отец к морю возьмет на лето.

Махмут рассмеялся, широко обнажив ровные белоснежные зубы, а глаза его при этом совсем превратились в темные щелочки.

– Чему ты всегда радуешься, Махмут? – спросил у него Зельц.– Вроде и хорошего-то на свете немного.

– Как так? – удивился Махмут.– А ты разве не хороший? Только взгляну на твое лицо и весь день потом радуюсь.

Я знал, что от такого разговора очень недалеко до драки, и сказал, что исчезла Мушка.

Махмут сразу расстроился, весь его восторг как ветром сдуло.

– Собачонку надо найти,– сказал он.

– Как?

Зельц не стал слушать наш разговор и отошел в сторонку к ребятам из девятого класса. Он всегда лип к старшим.

– Совсем ненахальная была собака,– вздохнул Махмут.– Жалко бабушку...

Мы разошлись по своим партам в противоположные концы класса.

На первом уроке учительница русского языка Анастасия Леонидовна говорила что-то о бессоюзном сложноподчиненном предложении. Я вначале краем уха слушал ее, а потом стал думать о том, кем стану, когда вырасту. Я часто об этом думаю. Хочется быть и тем, и этим, а определенного выбора так и не сделал. Математик из меня не получится, это я знаю точно, хоть и имею по математике пять. У нас почти все мечтают стать математиками, программистами, конструкторами космических кораблей. Но, по-моему, только у одного Махмута голова настоящего математика... Я посмотрел в окно и вспомнил о предложении Махмута ехать вместе с ним на север... Надо будет поговорить с отцом. Он вообще-то обещал летом отпустить меня в пионерский лагерь. А что, если отпустит на север...

Но прежде чем говорить с отцом, надо объяснить маме, что север полезен для здоровья.

Когда я обдумывал, как уговорить маму, чтобы она отпустила меня с Махмутом на север, Анастасия Леонидовна, видимо, заметила, что я занят посторонними мыслями, и окликнула меня:

– Комаров, повтори!

Я вскочил и понял, что двойку Анастасия Леонидовна поставит мне не сразу, а сперва долго будет объяснять, почему необходимо внимательно слушать учителя, не отвлекаться посторонними мыслями, не дремать на уроке... Но Славка (вот умница!) быстро подсказал, о чем говорила Анастасия Леонидовна. И я вывернулся.

Следующим был урок Германа Генриховича. Старый, с треснутыми очками на носу, он был самым любимым учителем в школе. Когда он проходил по коридору, худой, сутулый, ребята переставали толкаться и возиться и во все глаза смотрели на него. Мне кажется, что именно из-за него я и стал думать о разных вещах, стал читать книги. Махмут у него в математическом кружке, и я знаю, что Герман Генрихович сделает его настоящим математиком. Махмут уже сейчас читает книги, в которых я не понимаю ничего.