Не знаю, видели ли пуночки эти медленные перемены цвета, но уж утреннюю-то розовую дорогу они наверняка не проспали. Когда дорога порозовела, они уже вынули головки из перьев на спине - как из-под одеяла. Открывали клювики, щебетали; все вокруг розовое, и сами они розовые!

Поудивлялись, повертели носами, вспорхнули и унеслись. И по всему было видно, что ничего страшного не случилось. Для них ночь как ночь. А для меня - длиной в год...

НА БОЛОТЕ

Вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег еще кое-где, а в теплом ельнике на бугре уже сухо.

Я вхожу в густой ельник, как в темный сарай. Стою, молчу, слушаю.

Вокруг черные стволы елей, за ними холодный желтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина...

И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине тяжелые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплеск воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело груженная лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык. Дрогнул лес, качнулась земля.

Тяжелые шаги затихли; послышались легкие, суматошные, торопливые.

Шажки легкие догоняли тяжелые. Топ-топ-шлеп - и остановка, топ-топ-шлеп - и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжелые.

Я прислонился спиной к стволу.

Под елками совсем темно, и только мутно белело между черных стволов болото.

Зверь рыкнул опять - как из пушки грохнул. И опять дрогнул лес и качнулась земля.

Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык - как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергавшейся, как вулкан.

Легкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода.

Я давно уже понял, что это медведи: дите и мама.

Дите не поспевает, отстает, а мама чует меня, сердится и волнуется.

Мама предупреждает меня, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не трогать.

Я хорошо ее понял: предупреждает она убедительно.

Тяжелых шагов не слышно: медведица ждет. А легонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлепнули - не отставай! Вот шаги грузные и легкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлеп-шлеп-шлеп! Все дальше, все тише. И смолкли.

И опять тишина.

Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.

В черных лужах вспыхнули звезды.

Каждая лужа - как распахнутое в ночное небо окно.

Жутковато шагать в эти окна прямо на звезды.

Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце.

А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.

КТО КОГО БУДИТ

В городе нас будильник будит, в деревне - петух. А кто будит петуха?

Про домашнего петуха не скажу, не знаю, может, курицы его будят, а вот про лесных петухов - глухарей, тетеревов и рябчиков - разузнал. В апреле первыми просыпаются чибисы. В полной еще темноте начинают они носиться над моховым болотом, скрипя крыльями и радостно взвизгивая. И будят длинноносых кроншнепов на заиндевелых кочках. Кроншнепы вынимают носы из перьев и длинно свистят: "Ку-ли-и-и-и". И будят бекаса. Бекас просыпается и начинает кружить над болотом, то падая, то взмывая. "Ву-у-у-у!" - блеют перышки на хвосте лесного барашка. Слышат бекаса лесные петухи-косачи и начинают слетаться на ток. "Па-па-па!" - бьют жесткие крылья. "Чушшии!" - разносится грозный клич. Проснулись лесные петухи-косачи. Проснулись и лопотом своим и чуфырканьем будят певчих дроздов. Бекас "заблеял" в 3 часа 45 минут, и в 3 часа 46 минут на току уже зашипел косач, запрыгал, забил крыльями. И разбудил дрозда - дрозд запел в 3 часа 48 минут.

И пошло! В 4 часа 5 минут запела зарянка, в 4 часа 25 минут заворковал вяхирь, в 4 часа 50 минут закаркала ворона, в 5 часов заквохали рябинники, в 5 часов 7 минут запел зяблик, а в 5 часов 17 минут из-за леса высунулось красное солнце - и разбудило всех, кого еще не разбудили птицы.

Итак, лесного петуха-косача будят бекасы. Бекасов - кроншнепы, кроншнепов - чибисы. А вот кто чибисов будит - неизвестно. Ночь, тишина, темнота. Ни одного будильника. А чибисы вовремя просыпаются!

ПУСТЬ ОН ПОЕТ!

Много удивительных голосов можно услышать в ночном весеннем лесу. Но самый волнующий звук - это, наверное, пение глухаря.

...Глухарь пел прямо над головой. Снизу, в просвете непроглядной еловой хвои, он казался черным гусаком с вытянутой в небо шеей. Он глухо бормотал свои предутренние молитвы, и встопорщенная его бородка подрагивала от усердия. Каждое новое заклинание он начинал громко, решительно, даже сердито - словно палкой стучал, - но тут же спохватывался и переходил на торопливую скороговорку и умоляющий шепот.

Раз за разом, песня за песней "верующий" торопился высказать лесному богу свои обиды и просьбы.

Всю долгую зиму, дремля ночами под снегом или ощипывая днем хвою, ждал он этого месяца песен. И вот торопится высказать все, что накопилось.

О чем бормочет глухарь? То, как косарь, отбивает косу - дак! Дак! Дак! А вот уже косу точит: шур-шур, шур-шур! То, как дровосек, постукивает топором и торопливо пилит пилой. Как леший колдует, заговаривает, камлает. И весь дрожит от избытка жизненных сил. А под ним притаилась смерть...

Ведь именно так встречаются на току глухарь и охотник. Жизнь и смерть. "Стреляйте под песню!" - советуют все охотничьи руководства. "Глухарь умрет, даже не услышав вашего выстрела".

Умолкнет эхо, перестанут хлестать землю судорожные крылья, и начнется суетливая возня с рюкзаком, липкие от крови пальцы станут дергать тугие завязки. И побледневшая луна будет выглядывать из-за елок...

А уж так ли необходимо стрелять, разрушая грохотом тишину? Ради мяса? Ради "общения с природой"? Но мясо дешевле купить, а "общаться" можно и без ружья. Ради похвальбы перед кем-то? Я знаю одного старика, который похвалялся тем, что в день восьмидесятилетия убил на току глухаря. Вот, мол, какой я еще заводной и моторный! А человек не мотор, и с годами ценят его не за лошадиные силы, а за мудрость.

"Палец жмет на гашетку, и красавец глухарь падает замертво". Не писали бы хоть "красавец"! Пусть "жирный", "тяжелый", "упитанный" - хоть что-то бы можно понять.

Глухарь, запрокинувшись в небо, все поет и поет. И если сейчас прислониться к сосенке, - почувствуешь легкую дрожь. Деревце бьет весенняя лихорадка - так велико напряжение песни. То вызывающее пощелкивание, то шепот отчаяния; песня грозит, умоляет, зовет. Песня заговаривает и очаровывает.

Глухарь поет и поет. Как он поет!..

ВЛЮБЛЕННЫЕ КРЫСЫ

Темнеет. Со светлого еще болота в темный еловый остров, где я сижу, потянуло сырым холодом. Умолкли последние птицы, и поплыла между стволов тишина - вязкая, как туман. Светлеют на обочине болота лужи, гладкие, словно стекло. Ни движения, ни звука.

И вдруг одно "стекло" зарябило! Бесшумно - ни всплеска, ни шороха на краю лужи возникла и зачернела водяная крыса. Уселась сгорбленной сутулой старушкой, близоруко уставясь на свои голые тонкие пальчики, и сучит ими, словно чулок вяжет. Вот подперла сухоньким кулачком мохнатую щеку и призадумалась. Да бойко, по-молодому покатила вдруг между кочек как заводная игрушка на колесиках! Вкатилась в воду, поплыла, волоча за собой водяной усик, нырнула - чуть слышно булькнула. Снова вынырнула и выкатилась на берег. Живой и шустрый зверек шнырил рядом, глаза видели все его быстрые и порывистые движения, а ухо не могло уловить даже шороха! И только когда крыса повстречала вторую и началась у них гоньба по кочкам и по воде, почудился чуть слышный шум. И это в почти космической тишине предночного леса!

И посреди ночи, в полной уже темноте, нет-нет и шелестело меж кочек и тихо булькало. Не знай я, что это крысы, никогда бы и внимания не обратил на такие ничтожные звуки. Ну просто высыхающий листик пошевелился или лопнул пузырь болотный. А на самом деле целое лесное событие влюбленные крысы справляют свадьбу! На весь лес шумят.