– Я согласна. Не вижу причин возражать, но, пожалуйста, отвези ему полотна и передай привет, сейчас я схожу на чердак и принесу вторую картину…

Протягивая портрет Маргарет, Верона добавила:

– Не могла бы ты передать Стефану, что мне не нужна эта картина. Он знает почему – я сказала. Форбсу она не нравится. Но я хотела бы оставить у себя «Дьеппскую гавань». Я ее очень люблю.

– Да, она прекрасна, – сказала Маргарет. – Но я думала, что твой портрет – одна из его самых живых работ.

Верона коротко рассмеялась.

– «La Femme Abandonee» [2]. Форбсу эта картина не понравилась.

Маргарет пожала плечами.

– Я думаю, он не особенно разбирается в искусстве.

– Абсолютно, – произнесла Верона. Неожиданно Маргарет посмотрела на свою старую подругу и произнесла.

– Ты счастлива, Верона? Свадьба помогла тебе?

Верона покраснела и отвернулась. И снова рассмеялась.

– О, Господи, Маргарет, Маргарет! Я замужем всего два с лишним месяца и жила с моим мужем десять дней. Это ничего не изменило.

– Не повезло… я надеюсь, что ты скоро сможешь присоединиться к нему.

Верона подошла к окну и посмотрела вниз. Очередной холодный серый день. Скорей бы пришла весна! Только бы перестало быть так холодно. Ей бы стало намного лучше, если бы светило солнце. Только бы Форбс приехал и забрал ее отсюда. Верона не хотела оставаться в Лондоне и жить такой же жизнью, как и раньше, бывшей лишь пустой скорлупой от той другой, настоящей жизни.

Выходные в доме Форбса не улучшали ее настроения.

Верона была так расстроена и подавлена, что даже хотела чтобы у нее появился ребенок. Она никогда не имела дела с маленькими детьми, но чувствовала, что хотела бы иметь такого у себя, чтобы любить кого-то, лелеять и быть близкой… Кто-то, кто дал бы ей чувство ответственности, вместо чувства потерянности, этой беспомощности. Вероне не хотелось быть тем, кого Руперт Брук назвал «странником в густом тумане».

Но Форбс, перед тем как уехать, обсуждал с ней возможность появления ребенка, которого он не хотел бы иметь в течение года, пока они будут разлучены. Другое дело, когда у них будет дом и они будут вместе.

Верона же неожиданно испытала страстную жажду материнства. И когда Форбс сказал это, она горько подумала:

– Все, что нам предстоит пережить, будет записано и выверено до миллиметра. Наверное, перед тем как у меня будет ребенок, он заставит меня заполнить какие-нибудь документы!

Маргарет, глядя на напряженную спину Вероны, решила, что у нее не все благополучно. Еще девушка подумала о том, что Верона сама виновата в этом, поспешив со свадьбой, и теперь она должна мириться со своей судьбой. Тем не менее, Маргарет было немного жаль подругу. Она знала все сильные и слабые стороны Вероны. Она была честна и не имела тех «сучьих» качеств, которые делают некоторых женщин злыми и жестокими. Верона была неспособна обидеть кого-нибудь преднамеренно.

«Бедное, нежное, нерешительное создание», думала Маргарет, чувствуя себя, как всегда, старше и духовно сильнее Вероны. Маргарет очень сожалела о своей дурацкой выходке со Стефаном, из-за которой она потеряла все, что приобрела, благодаря своему самоотверженному служению Стефану в последние два месяца.

Маргарет было жаль и Верону, и саму себя. А вот Стефана жалеть не стоило. Он потерял любимую девушку из-за того, что был слишком эгоистичен, чтобы жениться на ней. А сейчас он собирался взобраться на огромную волну успеха. И в жалости тем более не нуждался.

У Маргарет появилось сильное желание показать Стефану, как он глуп и неблагодарен. Она решила отвезти ему холсты, небрежно оставить их и, сославшись на собственную занятость, тут же уехать. Стефан снова будет ею доволен и вновь станет дружелюбным.

Маргарет осталась еще на несколько минут поговорить с Вероной, а потом, держа холсты под мышкой, вышла из дома в поисках такси. Она обещала навестить Верону еще раз.

– Я думаю, ты придешь на следующей неделе посмотреть выставку Стефана, не правда ли? – спросила она.

И Верона небрежно ответила:

– Да, конечно. Я приду как-нибудь утром, с мамой.

Оставшись одна, миссис Джеффертон села за стол и постаралась закончить письмо Форбсу, вспомнить еще новости, которые могут заинтересовать его. Но никакие мысли о новостях не шли в голову. Верона думала о Стефане, картинах, проданных им Ван Оргу, выставке в следующую пятницу. В воображении Верона проводила Маргарет до Глочестер-роуд и увидела, как она забирается по знакомой пыльной лестнице наверх в мастерскую, и Стефана, открывающего ей дверь.

Будет ли он расстроен, увидев Маргарет? Он хотел, чтобы Верона сама привезла эти картины.

Кроме тех нескольких лет в армии, он всю свою жизнь посвятил искусству. Он отказался от Вероны ради своего успеха.

Судьба была против Вероны.

Она хотела поступать во всем правильно, поэтому решила не ходить на выставку Стефана, чтобы не обидеть Форбса, даже если очень захочется пойти. И чтобы избежать соблазна, Верона позвонила свекрови и сказала, что могла бы приехать к ней на несколько дней.

Но впервые с тех пор, как уехал ее сын, миссис Джеффертон не была готова выказать свое гостеприимство. Принеся многочисленные извинения, она объяснила, что не отдыхала уже два года и только что договорилась о том, что запрет свой дом и поедет к своим старым друзьям, которые жили в Пензасе.

Филиппа с малышом тоже уезжали морем к своим друзьям.

– И я, – добавила миссис Джеффертон, – договорилась о ремонте в кухне, пока нас не будет. Ее обязательно надо покрасить.

Верона положила трубку. Она была испугана. Ее заставляли остаться в Лондоне. Как могла она удержаться от того, чтобы не пойти на Бонд-стрит в галерею? И как без того, чтобы не выставить себя дурочкой, объяснить таким людям, как близнецы Тернер, свой отказ прийти после многих лет дружбы с художником.

Настало утро выставки, погода неожиданно переменилась к лучшему, и Лондон купался в слабых лучах солнечного света, который говорил о приближении весны, и Верона пришла к выводу, что ей лучше нанести визит в галерею и покончить с этим.

Но она не могла попросить мать сопровождать ее. Верона слишком хорошо знала, с каким подозрением и недоверием миссис Лэнг относится к Стефану.

Вскоре после двенадцати часов, со второй почтой, ей пришло письмо из Греции, которое дало надежду на лучшее будущее. Форбс ожидал перевода оттуда. Он написал об этом в розовых красках. Он не ожидал другого назначения, но боги смилостивились: он узнал, что в марте его пошлют в ставку главного командования в Египте:

«Место называется Фэйд. Оно находится в зоне Суэцкого канала. В своем следующем письме я расскажу тебе о нем больше. Там, в пустыне огромный лагерь, и семьи офицеров живут вместе в бараках. Столовые и комнаты отдыха тоже общие. Я встретил старого знакомого, бывшего, там, и он сказал, что, несмотря на то, что там нет настоящей семейной жизни, это не так уж и плохо. Но прежде, чем тебе разрешат туда приехать, должно пройти еще какое-то время, и я боюсь, что наш срок еще не подошел, моя дорогая.

Как бы то ни было, у этого знакомого жена живет в отеле в Измаиле, который находится в двадцати восьми милях от лагеря, и, может быть, ты приедешь ко мне, как только меня отправят в Египет. Неофициально, конечно, но мы можем это себе позволить. Разумеется, бесполезно строить какие-то планы, пока дело о переводе еще не решено, но я надеюсь, что мы сможем встретиться на Востоке».

К этому был добавлен маленький абзац в обычной робкой манере, присущей Форбсу, выражающий его любовь.

Этого было достаточно, чтобы у Вероны появилась надежда и явное чувство спокойствия. Барак в пустыне, или отель в маленьком городишке, это, разумеется, звучало непривлекательно, но все же было лучше прозябания в одиночестве, без Форбса, с настоящей неопределенностью в голове. Она сразу села и написала воодушевленный ответ Форбсу: