Их чаепитие подходило к концу. Стефан выпил две чашки и съел толстый ломоть хлеба с сыром, жадно проглотив его, словно умирал с голоду. И не смотрел на Верону.

Она оглядывала студию, знакомые картины на стенах, большей частью написанные маслом портреты. Немногие карандашные наброски, пришпиленные к стенам. Над камином блестящая пастель головы девочки, выполненная прямо на побелке стены. Верона вспомнила тот день, когда Стефан написал ее, и как она сказала ему, очень серьезно, что когда-нибудь он будет знаменит.

Девушка глянула на стоящий в углу диван-кровать, покрытый куском флорентийской парчи, купленной в момент случайного процветания. Над кроватью висела акварель Вероны. Это была одна из самых удачных ее работ, и девушка подарила ее Стефану на день рождения. С легкой болью Верона вспомнила, что через месяц будет его двадцать девятый день рождения, а ее здесь в этот раз уже не будет. Ей еще не верилось, что после двух лет таких тесных отношений она навсегда расстается со Стефаном.

Около двери стояло радио, маленькое, но хорошее. Стефан любил музыку, и ему нравились симфонические концерты. Верона часто наслаждалась, слушая их вместе с ним.

Сегодня она говорит всему этому прощай. Верона еще не понимала какой пустой станет ее жизнь, ведь в ее будущем существовании с Форбсом почти не будет места для занятий искусством. В то же время в ее старой жизни и, в квартире Стефана, например, было и то, с чем она расставалась без сожаления. Верона так и не могла привыкнуть к грязи – замутненный фонарь, который никогда не чистился, лежащая на полу толстым слоем пыль, грязные рваные коврики. «Уборщица» Стефана нагло пренебрегала своими обязанностями. Не его вина, но это все же создавало тяжелое впечатление. Правда, в спорах с матерью Верона всегда защищала Стефана и ему подобных. «У них нет ни сил, ни денег, ни времени, когда можно было бы скрести и чистить. Они целиком заняты своим искусством», говорила о своих друзьях Верона.

Вдруг, словно прочитав ее мысли, Стефан поставил свою чашку, зажег сигарету и заговорил:

– Извини, что я был такой свиньей, Верона. Мне надо было перед твоим приходом побриться и прибраться в мастерской. Миссис Бертон сегодня утром не приходила. Мне надо найти кого-нибудь другого, она очень недобросовестна.

– Все нормально, Стефан, – довольно мягко проговорила Верона.

– Хочешь еще чаю?

– Нет, спасибо.

Стряхнув пепел на пол, Стефан посмотрел на Верону полными тоски глазами.

– Ну, милая, итак это последняя чашка, которую мы пьем вместе.

Девушка с замешательством посмотрела на него.

– О, Стефан, возможно, что последняя здесь, но полагаю, мы еще не раз выпьем вместе. То есть я хочу сказать, что это вполне возможно в другой обстановке.

– То есть я должен как-нибудь прийти в гарнизон и распить там чашечку чаю? – спросил Стефан с коротким смешком.

Верона вспыхнула:

– Ты не можешь оставить свою иронию? Стефан пожевал нижнюю губу, наклонился вперед и провел пальцами по своим густым жестким волосам.

– Мне, конечно, надо сделать попытку быть вежливым.

Верона вздохнула.

– Неужели это так трудно?

– Очень. Перед перспективой, что ты станешь женой майора Джеффертона, я чувствую себя не только невежливым, но и нецивилизованным.

Девушка не могла удержаться, чтобы не сделать ему открытого упрека.

– Тебе бы следовало помнить, что ты сам этого хотел.

Стефан резко посмотрел на нее.

– Ты хочешь сказать, я не готов купить лицензию на кольцо?

– Да, – тихо подтвердила Верона. Стефан смотрел на бледное, прекрасное лицо, чопорное выражение которого выводило его из себя. Но он не мог на нее злиться, не мог не признать правоты ее обвинения.

– Ты совершенно права, – хрипло проговорил он. – Я не предлагал тебе руку и сердце.

Я был бы ужасным мужем, разбившим сердце любой женщины.

Верона подняла на него свои полные упрека глаза.

– Так только поэтому ты не захотел жениться на мне?

Стефан встал, подошел к камину и оперся на него.

– Это не совсем так. Но я думал о тебе. Как я тогда тебе говорил, у меня нет ничего конкретного, чтобы я мог предложить женщине. Я делаю достаточно в коммерческом мире, чтобы заработать на хлеб и покупать краски и холсты, но ты знаешь, что это не может долго продолжаться. Я хочу написать нечто лучшее и готов голодать, пока не кончу работу. Нельзя просить девушку, тем более такую, как ты, голодать вместе со мной.

– Но, если бы я стала жить с тобой вместе не вступая в брак, разве я не голодала бы так же, – с сарказмом заявила Верона.

Стефан повернулся к ней.

– Я никогда не предлагал тебе перебраться сюда и разделять со мной все тяготы моей жизни. Ты могла продолжать жить дома, заниматься своей работой и…

– О, понимаю, – прервала его Верона и встала, оправив платье, – так, чтобы у тебя не было по отношению ко мне никаких обязательств. И ты не имел бы никакой ответственности, а только меня и мою любовь, когда у тебя на это найдется время.

Стефан с отвращением посмотрел на нее.

– Почему так односторонне? Почему женщина всегда думает, что все жертвы только с ее стороны, а мужчина имеет одни привилегии? Разве любовь не взаимна? Разве получать удовольствие – не привилегия? Без обязательств для меня, я это допускаю, но и без осложнений для тебя. Мы оба оставались бы свободны и вольны жить как нам заблагорассудится, хотя и будучи любовниками.

Верона теребила свои тонкие пальцы. Краснела и бледнела, и, наконец, затрясла головой.

– Так не пошло бы. Я видела подобные отношения, и они были ужасны. Я полагаю, что ты счел меня «мелкой» и узколобой и, возможно, пуританкой. Может и так. Но я всегда уважала брак, если двое любят друг друга.

Стефан отвесил поясной поклон.

– Ты абсолютно права, и я далек от мысли разрушать твои убеждения.

Щеки Вероны стали еще краснее.

– Ты сказал, когда мы это обсуждали впервые, что я должна «жить с тобой». А получив отказ, полагаю, затаил на меня обиду.

– Не обиду, но я чувствовал разочарование.

– Потому что не получил меня таким образом или потому, что я не столь широкомыслящая, как тебе хотелось бы?

– Да, меня огорчило и то, и другое.

– Верона резко вздохнула.

– Я знала, что это безнадежно с самого начала. Пока дело не дошло до интимной близости, мы были такими хорошими друзьями. А я любила тебя, Стефан, очень любила. Это трагедия.

Он с величайшей горечью посмотрел на девушку.

– Правда любила – Ты сам знаешь, – проговорила она. Стефан поднял брови.

– Возможно, так – тепленькая водичка.

– Да нет, гораздо больше и ты это знал. Стефан стиснул зубы.

– Хорошо, я верю, что ты любила так, как ты способна любить.

– Ты полагаешь, что это весьма слабая способность? – воскликнула Верона. – Что я бесхребетна или труслива? Ты полагаешь, что мне следовало бы иметь храбрость, как у этой модели Пиппы Лей, которая пошла жить с твоим другом Полом Саймонсом. И посмотри, что получилось. Она бросила все, работала на него, как рабыня, стала прислугой на все руки: готовила, стирала, в общем делала все. А затем, когда он решил, что устал от нее и, как Гоген, улизнул в Южную Америку, что стало с Пиппой? Она покончила с собой. Ты помнишь, как неприятно все это было? Бедная Пиппа? Я помню, что я думала об этом тогда…

Голос Вероны дрогнул.

– Благодарю Бога, что я не на ее месте.

Стефан уставился на кончик сигареты. Стало так темно, что они едва видели друг друга. Даже в мерцающем свете газового огня лицо Стефана казалось изможденным. Он поднялся и зажег свет. Верона приставила ладонь к лицу, повернулась и снова уселась. Стефан увидел, что она плачет.

Стефан почувствовал невероятную усталость, он по горло был сыт всем этим. Но он больше не был зол на нее, его наполнило презрение к самому себе. И безмерное сожаление. «Если бы я не был таким, как был, это милое создание было бы моей женой», – думал Стефан. Верона не была чопорной, узколобой или трусливой. Просто она оказалась врожденно целомудренной. И не ее вина, что художник в ней уступает условностям и принципам, в которых она была воспитана. Стефан хотел бы быть иным ради нее и ради самого себя. Но не мог. Он должен был рисовать, это переполняло все его существо. И пока он не достигнет вершины своих чаяний – стать хорошим художником, признанным художником, он не может быть ничьим мужем, связанным и уничтоженным обязанностями и финансовыми трудностями семейной жизни. Спустя мгновение Стефан проговорил: