— Да, сегодня.

— Со мной было то же самое, — медленно проговорил Петри. — Кто же, во имя всех святых, послал их?!

На этот вопрос у меня ответа не было.

— Ладно, давайте пока считать это тайной, — покладисто кивнул Веймаут. — Во всяком случае, кто бы он ни был — это наш друг. Миссис Петри думает…

— Да? — нетерпеливо перебил его Петри.

— В прошлом она всегда обо всем знала, — печально улыбнулся суперинтендант. — Это было неосторожно.

— Да, — согласился Петри.

— Так вот, сегодня она мне сказала по телефону… Она чувствует надвигающуюся беду… Близость живой смерти — так она сказала.

— Нет!..

— Во всяком случае, доктор, я так ее понял. Расспрашивать подробнее не было времени. Я тут же перезвонил в Гелиополис и, по счастью, застал там Джеймсона Хантера. Я устроил так, чтобы он смог вылететь сегодня вечером.

— При лунном свете не так-то просто садиться, — прервал его летчик. — Надо знать местность как свои пять пальцев. К счастью, в здешней округе я изучил каждый бугорок. Если мы разобьемся, это будет неважной рекламой для моей авиакомпании.

Надо было поторопиться к самолету. Доктор Петри не выпускал из рук сумку с драгоценным содержимым. Вскоре под непрерывный рев клаксонов, на которые египетские водители обожают жать при всяком удобном случае, нас уже швыряло с одной узенькой улочки на другую. Пешеходы, как зайцы, едва успевали отпрыгивать от наших колес.

Вырвавшись из города, мы выскочили на дорогу, пересекавшую узкую плодородную долину. Потом и она осталась позади; машина запрыгала по ухабам девственной пустыни. Нас трясло и подбрасывало в свете яркой луны, и казалось, этому не будет конца. Границы реальности размывались, яркий блеск звезд завораживал, пейзаж выглядел неземным, а мои спутники — командой призраков из сновидений.

Все молчали, кроме Джеймсона Хантера, неизменно восклицавшего свое излюбленное: «Скачущий Юпитер!» каждый раз, когда мы получали особенно сильный толчок. Летчик оставался невосприимчив к ночным чарам, властно охватившим остальных.

Наконец мы добрались до самолета, приземлившегося на длинном пологом склоне, обрывающемся с одной стороны глубоким ущельем. Чтобы перенести из машины багаж, много времени не потребовалось. Затем и мы вскарабкались на борт. Через секунду мотор взревел.

— Хантер, — услышал я сквозь грохот голос Веймаута, — жми на всю железку. Надо успеть спасти человека от живой смерти…

Качка выдалась изрядная: Хантер выжимал из мотора все что мог, и несчастную машину, казалось, вот-вот разнесет на мелкие кусочки. О моем состоянии лучше не вспоминать: я никогда не был хорошим моряком, а уж на пустой желудок, да с головой, звенящей от недосыпа… Впрочем, время от времени усталость пересиливала, и я погружался в некое подобие дремоты — и тут же мне начинали мерещиться серьезные глаза Раймы, подозрительно следящие за мной. А один раз мне приснилось, будто меня манят куда-то тонкие, точеные руки мадам Ингомар…

Я проснулся, весь в холодном поту, но и наяву мне продолжало казаться, что сквозь рев пропеллера доносится ее гипнотизирующий, похожий на звон колокольчика голос…

Что за мрачная фигура до такой степени напугала Петри, его жену и Веймаута? Чей дьявольский план начал раскручиваться со смертью моего шефа? Неужели все эти люди нарочно меня мистифицировали? Что они недоговаривали? Или просто боялись рассказать мне о своих подозрениях?

Форестер убежден, что Бартон мертв. Я тоже не могу в этом сомневаться. Но в непонятном послании, нацарапанном им в последнюю минуту, как мне показалось, Петри обнаружил какую-то надежду. То же подтверждали и слова Веймаута. «Спасти человека от живой смерти…» Очевидно, он тоже верил.

Только — во что?

В тот момент мой бедный мозг был попросту не в состоянии решать подобные проблемы. Однако личный жизненный опыт доказывал: что-то тут было. Кто послал телеграмму? Что за крик во дворе? Почему мне пришлось ехать в Каир, а теперь на всех парах лететь обратно? Слава Богу, хоть от зловещего раскосого шпиона удалось избавиться!

Джеймсон Хантер наконец высмотрел подходящее место для посадки — плоскую красно-серую площадку восточнее старой караванной тропы. Даже с высоты нашего полета лагеря видно не было, что меня не удивило: он ютился в тени невысокой горной гряды, казавшейся отсюда неровной черной стеной. Однако я точно знал, что от места нашей посадки до него было не более полумили.

Хантер подтвердил свою репутацию, блестяще посадив самолет, и я, будто в тумане, пошатываясь двинулся к выходу.

— Погодите минутку, — окликнул меня Петри. — А, вот моя сумка. Вам порядком досталось, Гревилль. Держите-ка. Думаю, это пойдет вам на пользу.

«Это» оказалось бутылкой бренди. Насчет пользы доктор не ошибся.

— Сдается мне, несколько сэндвичей тоже были бы как нельзя более кстати, — усмехнулся Хантер. — Жаль, не хватило времени об этом позаботиться — слишком внезапно нахлынули события.

При свете луны мы распределили багаж и двинулись к лагерю. Теперь все молчали, даже неугомонный летчик, лишь звук наших шагов нарушал тишину. Думаю, нет в мире другого места, где дух человека подавлялся бы столь же успешно, как на этом маленьком кусочке земли, окруженном двумя долинами, хранящими смертный покой Египта. Возможно, именно тут по ночам, при свете полной луны, бродят те самые страждущие души, которым, пройдя земной путь до конца, так и не удалось прикоснуться к вечности.

Что касается моего собственного состояния, то, стоило показаться знакомым ориентирам, тут же мною овладело какое-то жуткое беспокойство, смешанное со страхом и, как ни странно, с надеждой. Ко всему этому примешивался и чисто личный вопрос: вернулась ли Райма?

Нас не могли ждать раньше утра, когда приходит каирский поезд. Поэтому я был поражен, увидев на склоне холма Форестера, спешащего нам навстречу. Впрочем, было нетрудно сообразить, что наше весьма шумное прибытие перебудило весь лагерь.

Увидев нас, Форестер пустился бегом.

Дурные новости отбрасывают впереди себя длинную тень. Я мгновенно забыл и о том, что меня тошнит, и о том, насколько я устал, внезапно преисполнившись уверенности: произошло что-то еще настолько скверное, перед чем меркло даже то, что заставило меня поехать в Каир.

Я увидел, как Веймаут схватил за руку Петри, и понял, что не одинок в своих предчувствиях.

— Это ты, Гревилль? — издалека закричал Форестер. — Слава Богу, ты приехал!

Мы кинулись ему навстречу.

— Что? — задыхаясь, спросил я. — Что еще случилось?

— Странная штука, старина, — он с трудом переводил дух. — Ты ведь помнишь, мы заперли тело шефа в большой хижине. Я не был уверен, что о его смерти стоит сообщать местным властям. Так вот, сегодня вечером, с наступлением сумерек, я пошел к… пошел на него взглянуть. — Форестер схватил меня за плечи. — Гревилль! — Даже при свете луны я не мог не заметить, что лицо его побелело от страха. — Тело исчезло!

— Что?! — вскричал Веймаут.

— Ни малейших следов. Он попросту улетучился!

— Ах, если бы к нам мог присоединиться Найланд Смит, — вздохнул Веймаут.

Доктор Петри изумленно воззрился на него.

— Вы мне не поверите, но у меня в голове только что промелькнула та же мысль, — задумчиво протянул он. — Во вторник я должен отплыть в Англию. Пробуду там, видимо, несколько дней. Он меня встречает в…

Место, в котором происходил этот разговор, постороннему человеку показалось бы, мягко говоря, странным. Часть хижины занимала лаборатория — в этом углу, целиком отданном под эксперименты Форестера, стоял стол, уставленный банками, пробирками и прочим химическим оборудованием. В другой половине разместился музей. Стены были увешаны планами, диаграммами, фотографиями, сделанными, разумеется, Раймой. На полу громоздились сваленные кучами каменные глыбы, украшенные этикетками; открытые ящики были завалены грудами обломков, найденных во время раскопок и также снабженных табличками. В дальнем углу разместилась очень древняя мумия, извлеченная из какого-то захоронения; крышка саркофага была прислонена к стене. Кроме того, в хижине находился длинный, крепко сбитый стол — на него каждый день сваливали все находки, чтобы вечером осмотреть и рассортировать. Этой работой в основном занимался я. В данный момент стол был пуст; когда я видел его в последний раз перед отъездом в Каир, на нем лежало тело сэра Лайонела Бартона, накрытое серым одеялом.