Телефонный звонок раздался в начале одиннадцатого часа. Жемчугова обрадованно схватила трубку, но вместо долгожданного голоса мужа услышала вежливый баритон Мамаева:

– Таня, я внимательно прочитал проект контракта. Все хорошо. Но почему ты не подписала приложенную к проекту доверенность, что поручаешь эту сделку провести мне? Печать есть, а подписи твоей нету.

– Честно сказать, забыла, – огорченно призналась Татьяна Борисовна. – Сегодня у меня был очень тяжелый день.

– Наверно, поздравляющие с днем рождения замучили?

– Поздравляющих хватало. Только от родного мужа весточки до сих пор не дождалась.

– Неужели Геннадий наплевал на твое… «летие»?

– Это на него совсем не похоже. Вероятно, с Геной случилось что-то серьезное.

– Не иначе, как в японку влюбился.

– Типун тебе на язык!

– Извини, Танечка, за неудачную шутку. Я тоже сегодня чертовски устал, – Мамаев вздохнул. – Так, что будем делать с доверенностью?

– Почему раньше не позвонил? – вместо ответа спросила Жемчугова.

– У меня ведь не только твоя «Лаванда» на шее. Других дел по горло. Если не возражаешь, сейчас подъеду к тебе. Поставишь автограф, и дело будет, как говорится, в шляпе.

– Поздно уже, Веня… Лучше сама приеду завтра утром.

– Не получится. Билет у меня на самый ранний рейс. К шести утра надо быть в Толмачеве.

– Вот сумасшедший день… – недовольно сказала Татьяна Борисовна. – Ладно, приезжай.

Мамаев появился так быстро, словно звонил по сотовому телефону из подъезда дома. Прежде всего Вениамин Федотович вручил имениннице букет красных гвоздик, а когда она подписала доверенность, достал из портфеля темную бутылку с золотистой этикеткой и смущенно заговорил:

– Этот божественный коньяк я привез из Парижа год назад в надежде распить его только с самой красивой женщиной. Надеюсь, не откажешься от рюмочки?.. За твой день рождения…

– Где ты видишь такую женщину? – усмехнулась Татьяна Борисовна. – В моем возрасте самыми красивыми не бывают.

– Бывают, Танечка, бывают! Ты просто не знаешь себе цену.

– Я не собираюсь продаваться, Веничка.

– Не в том смысле…

– Ни в каких смыслах!

Мамаев неожиданно опустился перед Жемчуговой на колени:

– Таня, умоляю… всего лишь рюмочку…

– Ты с ума сошел?!

– Давно и окончательно. Я люблю тебя. За единственный твой поцелуй готов отдать жизнь.

– Если Потехин узнает, что мы с тобой целовались, он не только тебе, но и мне обеспечит уход из жизни.

– Не так черт страшен, как его малюют. Не пойму, какую радость ты получаешь от Потехина, кроме вечных ожиданий? Неужели веришь в то, что он не изменяет тебе с японками?

– Верю.

– О, святая простота! Такие энергичные мужики, как Геннадий, дольше недели жить без женщины не могут.

– С чего эту чушь взял?

– Сам Потехин говорил.

– Не лги! Гена об интимных делах не треплется.

– Ты плохо знаешь мужчин.

– Зато хорошо знаю мужа.

– И ждешь, когда он начнет тебе рассказывать о своих амурных похождениях?

– Ради Бога, кончай молоть бред! Доверенность подписана, пора уходить.

Мамаев поднялся с колен. Присев на диван рядом с Жемчуговой, словно капризный ребенок обидчиво сказал:

– Пока не выпьем за твой день рождения, никуда я не уйду.

Словесная пикировка принимала затяжной характер. Чтобы поскорее избавиться от назойливого поклонника, который своей настойчивостью начинал вызывать раздражение, Татьяна Борисовна торопливо достала из серванта две хрустальные рюмки. Поставив их на журнальный столик возле дивана, строго проговорила:

– Наливай, Вениамин Федотович. Так и быть, выпью с тобой рюмочку, но после этого сразу же уходи. Поцелуев от меня ты никогда не дождешься.

– А мне их и не надо, – будто обрадовался Мамаев, свинчивая металлический колпачок с горлышка бутылки.

Ошибку свою Жемчугова осознала слишком поздно. Приятный по вкусу «божественный» коньяк оказался коварным соблазнителем. После первой рюмки незаметно наступила такая веселая легкость, что, когда Мамаев осторожно предложил для полного снятия дневного стресса выпить еще рюмочку, Татьяна Борисовна легкомысленно махнула рукой: наливай, мол. Завеселев, не отказалась она и от третьей. Этого стало достаточно для бесшабашной эйфории, когда исчезают все земные тревоги, а море кажется по колено. Изнервничавшаяся за день Жемчугова с непривычки к спиртному расслабилась, как доверчивая простушка, и поднаторевшему в любовных утехах Мамаеву овладеть ею в таком состоянии не стоило большого труда.

Внезапное появление в квартире Геннадия Потехина показалось Татьяне Борисовне «страшнее атомной бомбы». На какое-то время она вроде бы потеряла сознание, зафиксировав в памяти единственную фразу мужа: «Юрист, тебе носки не мешают?» Очнулась Жемчугова, когда уже одетый Мамаев с бледным, как мел, лицом дотронулся дрожащей рукой до ее обнаженного плеча и торопливо заговорил:

– Танечка, не рассказывай никому, что я стоял перед тобой на коленях…

– Какое это имеет значение? – удивилась Татьяна Борисовна.

– Большое… имидж, Танечка, имидж…

Она хотела сердито закричать, но, чувствуя, что вновь погружается в забытье, вяло проговорила:

– Убирайся прочь со своим имиджем, блудливый котяра…

Сознание прояснилось среди ночи. Закутавшись в халат, Жемчугова босиком прошлась по темной квартире. Со слабой надеждой увидеть притаившегося мужа пощелкала электровыключателями. Ни в спальне, ни в комнатах Потехина не было. На какой-то миг даже подумалось, что Геннадий Никифорович приснился, но стоявшая в прихожей плетеная японская корзина, полная алых роз, прикрытых прозрачной пленкой, развеяла сонную иллюзию. В горьком отчаянии Татьяна Борисовна упала на диван и до рассвета не могла сомкнуть глаз. Хотелось плакать, однако слезы будто пересохли. Пугало предстоящее объяснение с мужем.

Потехин появился рано утром. Как всегда, чисто выбритый и опрятно одетый, но, судя по уставшему лицу, не спавший всю ночь, Геннадий Никифорович на удивление был спокоен. Внутреннее напряжение выдавали лишь прищуренные глаза да нервное подергивание губ. Весело поздоровавшись, он, словно смущаясь, сказал:

– Извини, родная, что вчера испортил тебе кайф. Хотел сделать приятный сюрприз, а получилось черт те что…

Татьяну Борисовну затряс нервный озноб:

– Гена, я все объясню…

– Зачем? – Потехин усмехнулся. – Подробный пересказ телепередачи «Очевидное – невероятное» меня не интересует. Достаточно того, что видел своими глазами в прямом эфире. Собери, пожалуйста, мои вещички.

– Ты решил меня бросить?

– Бросают старые вещи, а неверных жен оставляют другим на радость.

– Если бы знал, какие душевные муки я пережила вчера, ожидая от тебя весточку, ты бы простил. Всему виной – выпитая от гнетущей тоски рюмка.

– Знакомый мотив: скучно, девушки… Правильно у нас на корабле говорил старый боцман: «Пьяная баба, как заезжий двор».

– Гена…

– Что, Таня?

– Прости.

– Простить легко, забыть трудно.

– Клянусь, это в первый и последний раз.

– Пионерские клятвы нынче вышли из моды. Жизнь – коварная штука. Она в любой момент может свалить подножкой слабую на передок женщину.

– В этом отношении я не слабая.

– Да, вчера видел, насколько ты сильна.

– Не суди по одному нелепому случаю.

– «Случай» и «случка» – слова одного корня.

– Пожалуйста, не язви. Мне и без того тошно.

– Утешайся мыслью, что, изменив мужу, ты не изменила Родине.

– Не злись, Гена… Подумай, чем я объясню дочери наш разрыв?

– Чем хочешь, тем и объясняй. Можешь накатить грязную волну на меня. Не обижусь. Лоция уже взрослая. Пусть сама делает выводы.

– Но, если ты ей расскажешь…

– Обещаю, что не расскажу.

Уложив в чемодан вещи, Потехин молча отдал Татьяне Борисовне свой ключ от квартиры, хмуро попрощался и ушел. Жемчугова по привычке стала собираться на работу, однако, присев у зеркала для макияжа, с горечью подумала, что в таком угнетенном состоянии появляться перед сотрудниками фирмы нельзя. Позвонив секретарю-референту, она пожаловалась на головную боль и весь день просидела дома.