Но было и другое открытие этих же мест, описание которых я находил на желтых, ломких от времени страницах старых изданий, в документах, сохранивших память о происходивших некогда событиях, о людях, которые жили за несколько столетий до моего появления на свет. Этот Север я находил в записках моих предшественников, которые стали первыми исследователями края. Запомнить все было нельзя, да, наверное, и не нужно. Отбор происходил подспудно: неважное, второстепенное откладывалось в дальние уголки памяти, ожидая своего часа. Прочитанное сплавлялось с увиденным и пережитым, направляло мысли и стремления к еще невиданному и неведомому. Мысленный окоем ширился. Он вбирал в себя берега, острова, реки, пространство тундры, леса, озера, столетия, дома, людей… И настоящее оказывалось сплетенным из множества нитей прошлого, которые позволяли при терпении и настойчивости наметить возможные контуры будущего.

Здесь, на Терском берегу, на древней поморской земле, я жил как бы в трех измерениях времени, каждое из которых было одинаково важно для меня и для моей работы. Прошлое и настоящее менялись местами. Профессиональный интерес к древним обитателям этих побережий незаметно для меня самого был вытеснен интересом к обитателям современным, к их жизни, их проблемам, которых оказалось гораздо больше, чем я мог предположить. Ветшали и разваливались поморские села, редели избы домов, все меньше оставалось рабочих рук. С каждым летом сокращалось количество оживавших в паутину тоневых избушек. И вместе с поморами я все чаще задавал тревоживший острой болью вопрос: неужели дни Терского берега сочтены? Почему так происходит? Почему люди, чьи предки в течение веков осваивали этот прекрасный край, вынуждены его покидать? В чем разлад между человеком и временем? Или между человеком и природой? Кто виноват во всем этом и как исправить положение?

Поиски решения в настоящем часто ни к чему не приводили. Приходилось обращаться к прошлому - и к близкому, и к очень далекому. Случалось, что ответ на самый жгучий, самый что ни есть современный вопрос я находил в прошедших тысячелетиях. На наш мир с его компьютерами, космическими ракетами, транзисторами, сверхскоростями падал отсвет костра первобытного охотника, у которого был вживе тот самый опыт тысячелетий, который мы успели растратить и позабыть меньше чем за полвека. Нужны были знания иные, чем погребенные в книгах. Нужно было повернуть к себе Прошлое во всем его объеме, рассмотреть его, звено за звеном, чтобы обнаружить, какое из них и когда дало трещину…

Из прошлого выплывали и саги.

В течение трех последних веков каждый исследователь русского Севера начинал его историю с плаваний норвежцев вокруг Нордкапа и Святого Носа в Белое море. Это стало традицией. Бородатые, пропахшие тюленьей кожей и рыбой, алчные бандиты моря, привыкшие ни в грош не ставить человеческую жизнь, все равно, свою или чужую, гордились только количеством трупов, которые они оставили после себя. На протяжении трех с лишним веков викинги были грозой Европы. По мнению большинства прежних, а также и современных ученых, история русского Севера начиналась тоже с грабежей и погромов, которые учиняли норвежские викинги в промежутках между торговыми сделками с местным населением. Их плавания в Белом море по тому самому пути, который был открыт англичанами через шесть столетий, уже при Иване IV, казались аксиомой даже самым рьяным противникам призвания варягов.

Против варягов, кем бы они ни были, я ничего не имел. В те годы, о которых идет речь, я о многом еще не догадывался, поэтому вопрос о плаваниях норвежцев на русский Север представлялся мне раз и навсегда решенным. А все решенное уже не вызывало интереса. Грабежи? Побоища? А где их не было в ту эпоху! Не только средневековье, даже паше цивилизованное время наполнено до отказа войнами и грабежами, масштабы которых и в кошмарных снах не могли присниться тогдашним викингам…

Но так было только вначале. Чем шире и глубже открывался мне Север, тем я отчетливее видал, что аксиома не столь очевидна, как может показаться издалека, из читальных залов столичных библиотек и тиши рабочего кабинета. Везде, где когда-либо побывали викинги, можно было обнаружить их явные следы - украшения, оружие, надписи, остатки поселений… Здесь же ничего подобного не было. Вот почему я был совсем не прочь при случае найти какие-либо остатки их факторий, а если повезет - раскопать и курган одного из древних "рыцарей удачи".

Пока надеждам моим не удавалось сбыться. Да это и неудивительно. Вспоминая беседы о викингах с моим университетским учителем А. Я. Брюсовым, я убеждался, что и до меня ни один археолог на русском Севере не мог похвастаться такими находками. Больше того, ни в одной из коллекций местного или центрального музея не было черепка, монеты, наконечника стрелы или украшений, характерных для скандинавов той эпохи, которые были бы найдены на берегах Белого моря. Не потому, что их не искали. Тот же Брюсов, который разбирал каменные кучи и лабиринты, обследовал сотни километров побережья Белого моря, на Соловецких островах попытался раскопать внушительный холм, который всеми считался достоверным погребением викинга. Но холм оказался естественным холмом, а не курганом. Следы пребывания скандинавов на беломорских берегах искал каждый археолог, который работал в этих районах. Тщетно! Никаких обнадеживающих находок им не удавалось обнаружить, а тем более погребений скандинавских купцов или воинов, вроде тех, что открыты под Ярославлем, возле Старой Ладоги и под Смоленском.

И вот теперь для меня забрезжила надежда. Сходились рассказы местных жителей, текст саги, всплывший в памяти, и весь этот пейзаж, так отвечающий тексту…

Взобравшись на вершину гряды, я огляделся. С противоположной стороны дюны оказались подмыты левым притоком Варзуги. Собственно говоря, никакой площадки здесь не было. Среди сосенок и кустов можжевельника, выросших на перемычках, взгляду открывались песчаные выдувы, такие же, как и внизу. От первоначальной поверхности мало что сохранилось. Лишь в одной стороне под корнями северной кривой березы мне бросился в глаза толстый слой древесного угля, оставшийся, по-видимому, от пожарища. Внизу, в котловине, лежали куски железных шлаков и обожженные камни развалившегося очага. Но здесь были не только шлаки. Карабкаясь по склонам, я нашел крицу - характерную выпукло-вогнутую железистую лепешку, в которой видны были угли и кусочки извести. Это был готовый, спекшийся в первобытной металлургической печи агломерат, из которого потом в примитивных домницах кузнецы и металлурги раннего средневековья получали достаточно чистое железо и варили сталь.