— Я и не боюсь. Просто нового в скромности и воздержанности едва ли что-то найду. В такой комнате я, конечно, еще не ночевала, а вот дни, когда мы рассчитывали даже кухарку, к сожалению, прекрасно помню.

— Как, неужели графиня сама готовила завтрак?

— Мама? Готовила. Было бы из чего…

— Так, все, Роззи, кончай хандрить. Это ты точно с голоду такая несчастная. Давай-ка одеваться, и идем — внизу пекут такие вкусные блинчики…

— Все же вначале мне бы хотелось умыться. Ты не подождешь… ну, вот хотя бы внизу? Закажешь мне пока что-нибудь.

— Все еще стесняешься меня? — он, смеясь, покачал головой, словно удивляясь моей просьбе. Но спорить не стал. — Так что тебе заказать: блинчики на завтрак или баранью ножку на обед?

— Блинчики, — кивнула я. И, подумав, добавила: — С бараниной.

Ужин был как-то очень и очень давно. Даже вспомнить странно — я была тогда герцогиней…

В обеденный зал спустилась в том самом наряде горожанки, что так удивил меня прошлым вечером. Сегодня же я подумала, что он прекрасная пара к костюму лавочника, который выбрал мой почти настоящий муж. Не могу сказать, чтоб традиционная одежда из грубой ткани нравилась мне больше легких и изящных платьев аристократии. Но Лис зачем-то затеял эту игру, она ему нравилась. И раз уж я решила идти за своим мужем — я должна идти. То есть, я должна попытаться его понять. Принять его заботы и радости. Стать ему действительно верной спутницей. Не в этом ли смысл брачной клятвы?

Лис ждал за накрытым столом, тихонько потягивая квас и рассеянно оглядывая зал. Улыбнулся, увидев меня, и в этой улыбке я почувствовала одобрение. Однако комментировать не стал, предложив приступить к трапезе. И сам тут же столь самозабвенно принялся за еду, словно его не кормили дней десять. Нет, он не спешил, судорожно заглатывая пищу большими кусками, напротив — он наслаждался. Долго и с удовольствием пережевывал каждый кусок, предварительно обмакнув его то в один, то в другой соус, заедал, запивал, комбинировал вкусы и наоборот — смаковал что-то отдельно, само по себе. И до всего остального мира ему просто не было дела.

Я же, напротив, особого желания есть почему-то не ощущала. Мне нравились запахи, источаемые блюдами, да и выглядело все достаточно аппетитно. А вот вкус оставлял равнодушной. Нет, еда не была безвкусной, вкус был, и он был правильным, ожидаемым, но… Особого удовольствия не приносил. Я даже голода особого не испытывала. Просто ела, потому что время еды, и я пришла сюда за этим. А ведь еще в номере я чувствовала себя голодной… Одними запахами насытилась? Или это все нервы?

— Неужели совсем не вкусно, Роуз? — надо же, он все же не только едой занят? А по виду не скажешь.

— Ну почему, не совсем.

— Так наслаждайся!

— Ты долго сидел в тюрьме?

Он поперхнулся квасом. Поставил кружку, откашлялся.

— Ну, нельзя же так, Роуз, я ж подавлюсь, — укорил, привычно посмеиваясь. — И что же, по-твоему, я мог забыть в этом мрачном месте?

— Да я не знаю, что личности вроде тебя там время от времени забывают. Некоторым еще костер очень нравится. Мерзнут, наверное.

— Должно быть, — он вновь с удовольствием принялся за еду. — А личности вроде меня — это какие, Роззи? Расскажешь?

— Легко. Те, кто имеют проблемы с законом, выдавая себя за тех, кем они совсем не являются. Жульничают в карты, играя по-крупному, на поместья и состояния. Занимаются черным колдовством, принимая чужие личины и обманывая самого Деуса. Не знаешь таких?

— Знаю, Роззи, как же не знать, — легко соглашается он. — Не очень в курсе, что такое «черное колдовство».

— Это то, что ты делал в храме.

— В храме, Роуз, я лишь предъявил Деусу договор, который он не мог не исполнить. Ведь с моей стороны все условия были соблюдены.

— А то, что ты выдал себя за герцога Раенского?

— Так ведь не в храме, Роззи, милая, — он неторопливо отпил из кружки, и продолжил. — Я обманул священника, явив ему чужую внешность и назвав чужое имя — да, не спорю. Но это было в частной беседе и за пределами храма. А когда я стоял у алтаря — я был только собой.

— Но ты сказал, что скопировал его суть, и именно потому…

— И именно потому, Роззи, я получил брачную звездочку, которая идеально вошла в ладошку герцога. Я скопировал суть того, для кого я прошу брачные узы. Но не утверждал, что он — это я. Перед лицом Деуса — не утверждал.

— Ты хочешь сказать, Деус знал, что творится ложь? И допустил это? Потворствовал? Участвовал?

— Он связан договором. Он ведь бог, чтящий букву. Законы, договоры, регламенты, правила — он не только следит, что бы люди выполняли все, что заверено на его алтаре, но и сам не в силах нарушить взятые на себя обязательства. И потому мне просто нет нужды его обманывать. Другое дело, что людям не стоит знать о наших договоренностях. И для людей приходится разыгрывать целую историю. Но мне нравится играть, Роззи. Это весело.

— А ты не находишь, что людям вокруг — не очень?

— Это ж каким, моя маленькая Роуз?

— Например, мне. Меня выдавали замуж, я венчалась в храме, я уехала с тем, с кем венчалась — а в итоге оказалась бесчестной женщиной.

— Ну-у… Это смешно, Роуз, правда, смешно. Бесчестен был я, а бесчестной женщиной оказалась ты. Редкостный бред, ты не находишь?

— Не нахожу. Ведь это меня осудят.

— Кто, Роззи? — он лишь пренебрежительно фыркнул. — Что тебе до людей? Ты со мной. А я дарю тебе самое захватывающее приключение, которое только может выпасть на долю женщины твоего круга. Что тебя ждало, Роззи? Скучный брак с каким-нибудь старым занудой. А теперь…

— А теперь? Зачем вообще было вмешивать в это герцога? Почему нельзя было просто на мне жениться?

— Герцога? Ну, герцогу я тоже подарил захватывающее приключение. Возможность узнать нечто новое, стать кем-то иным. Ему понравится. Не знаю, как результат, но процесс точно весьма увлечет, — он со смаком обгрыз баранью ножку, отложил ее, промокнул губы салфеткой. — Что до женитьбы — увы, моя Роззи, но это тот самый пункт договора, в котором Деус обманул сам себя. Факт заключения брака подтверждает принятие на ладонь брачной звездочки. Этакое материальное воплощение духовного таинства. А я не могу ее принять. Мои ладони, увы, не столь материальны. А потому брак со мной просто не может быть заключен.

— То есть? — что-то я вообще перестала его понимать.

— То есть, меня в этом мире костной материи вообще нет. Я не существую. Я дух. Нельзя выйти замуж за того, кого нет.

— Для духа ты как-то слишком хорошо питаешься. А для того, кто не обладает «костной материей», ты оставил слишком уж материальные следы на моем теле. Которые как-то уж слишком недуховно болят.

— Все еще болят?

— Ноют, ощущаются, не позволяют поверить, что все, что было между нами за прошедшие два раза, относилось лишь к области иллюзий и фантазий, — гляжу на это «чудо нематериальное» с большим-пребольшим скепсисом.

— Роззи, — тянет он с улыбкой. — Недоверчивая моя девочка… Конечно, я могу воплотиться. Но, к примеру, что бы на несколько часов стать герцогом, достаточно материальным, чтоб не только удержать его звездочку в ладони, но и суметь окрасить ее твоей кровью, мне пришлось неделю выгуливать твоего отца.

— Выгуливать?

— Создавать этому картежнику условия, при которых его страсть к игре выплескивалась бы из него фонтаном — день за днем, час за часом: выигрыш — проигрыш, надежда — отчаянье. Я держал его в таком напряжении, что он уже едва ли вспомнит, сколько раз он проигрывал мне все свое состоянии и выигрывал все мое. Это такой эмоциональный накал, почти безумие…

— Так я угадала, в карты ты жульничал?

— Я не жульничал, я управлял процессом. Вот нет в тебе полета фантазии, Роззи.

— Что делать, я существо материальное… А ты, значит… Ты поглощаешь чужие эмоции и… что? Ты за счет этого существуешь? Продлеваешь себе жизнь? — это с кем же меня судьба столкнула? Он призрак? Неупокоенный дух давно умершего человека? Чтоб я еще разбиралась в нечисти…